Book.

Также «Маузер» труднее скрыть и вообще практически невозможно скрыть в силу его размеров.

Однако, ко всем этим суждениям мог прийти Боб Ли Суэггер, а не Нильс Гарднер. Человеком, близким к оружию, Нильс не был — он был литератором, так что мыслил бы не тактически, а символически. В голове его романтика и очарование яркого, классического, довоенного шпионажа — того, что назывался «Большой игрой»— могли легко сочетаться как с «Маузером», так и с «Люгером».

Таким образом, для Нильса гораздо важнее была ценность пистолета в качестве символа, нежели в качестве инструмента. Наверное, по его замыслу пистолет мог обозначать (и обозначал!) друга Нильса, героического (три поездки в `Нам!) Хью Мичема. Всё же Хью был тем человеком, которым ни за что не мог стать, но на которого всегда хотел быть похожим Нильс. Точный, смертельный, дальнобойный пистолет из твёрдой стали, скрытый под плащом-тренчем «Барберри», являлся непременным средством достижения цели, позволявшим своему обладателю справляться с любыми опасностями и передрягами. В объективной реальности «Маузер» идеально отображал все те особенности Хью, которыми не мог похвастаться Нильс.

Следуя образу мыслей Нильса, этой «Красной девяткой» был сам Хью. Всё вело к этому, рассуждения не казались натянутыми: «красный» ложился в строку, поскольку намекал на Россию, а она, как ни крути, была основной целью Хью. Вьетнамские поездки были не более чем развлечением, так что всё совпадало.

Но никуда не вело. Не было увязки ни с Набоковым, ни с Агентством. Всего лишь старый пистолет на рабочем столе мертвеца, секреты которого оставались запертыми, а в единственном намёке — красной девятке на рукоятке — виднелся лишь отблеск вымышленной надежды.

«Хотел бы я выпить, закурить и шлюху в особняке на море.»

Но на самом деле он не хотел ничего из этого.

«Хотел бы я знать ответ!»

Он подумал, что ответ может скрываться где-то на страницах работы сэра Фрэнсиса Гальтона, двоюродного брата Дарвина, викторианского эрудита (Бобу пришлось поискать значение нового слова).

Погуглив сэра Фрэнсиса, первым делом он наткнулся на Википедию, откуда и впитал сведения.

Евгеник. Ещё одно слово, которое не мешало бы прояснить.

Хмм… похоже, что умные люди должны размножаться, а вот тупым не следует.

Отпечатки пальцев.

Хмм… подметил уникальность отпечатков пальцев, классифицировал их и тем самым одним махом создал отрасль знаний по систематизации отпечатков, став отцом научного подхода к расследованию преступлений.

Наследственность.

Страстно веря в могущество генов (ещё бы: евгеника и отпечатки пальцев!), считал, что сосредоточения талантов могут быть связаны с определёнными семьями, например, с «элитой» английского высшего сословия, к которому он и принадлежал.

Синестезия. Это слово он первым в мире определил в научном смысле.

Ещё одно новое слово.

Боб погуглил и его тоже.

Синестезия.

Помятое лицо Алека уставилось на меня с экрана. Те же грубые замашки, та же злоба, тот же льющийся негатив вкупе с жалостью к себе— хоть и подкошенный, но столь же вызывающий. Меня тошнило от него.

Полицейская фотография Освальда, сделанная сразу же после ареста в «Театре Техаса»

Я доплёлся до телевизора и пощёлкал каналами, но куда бы я ни переключал, отовсюду на меня смотрел Алек, а слабоумные комментаторы заблёвывали меня низменными подробностями его жизни. Корпус морской пехоты, Россия, попытки переметнуться, неудачи с трудоустройством, женитьба на красивой русской девчонке. Отец двух маленьких дочерей, известный буйным нравом и хулиганским, задиристым поведением. Ещё показывали низкокачественную запись, на которой он был запечатлён в Новом Орлеане в то время, как раздавал воззвания в защиту Кубы. Чего ради, скажите на милость, он этим занимался?

Тут и там показывали его жену, продиравшуюся с двумя малютками на руках сквозь рой репортёров и операторов по направлению к машине. Помню, как меня поразила её смущённая и уязвимая красота. Я понадеялся, что найдётся кто-нибудь, способный позаботиться о ней как следует и с облегчением узнал позже, что над судьбой Марины взяла попечение ангельская душа Рут Пэйн. Будь благословен Господь за то, что есть в этом мире добрые люди, смягчающие боль, причиняемую такими мерзавцами, как Алек и Хью.

Спустя какое-то время я более-менее протрезвел и попытался определиться со своим раскладом. Об Алеке, пусть даже и арестованном, я не беспокоился. Что он им скажет и когда? Внимательно слушая новости, я понял, что он пока не выносил никаких обвинений в адрес подстрекавших его русских агентов. Более того, в настоящий момент ему вменяли только убийство офицера Типпита, относительно чего у него не было ни алиби, ни какой-либо иной защиты, а вот целая толпа имевшихся свидетелей так и ждала шанса отправить его на стульчик-искрюльчик. Он же, по всей видимости, упивался всеобщим вниманием и строил планы по раскрутке дела на долгие годы. Тот факт, что в конце он умрёт, сейчас не имел для него значения: он просто наслаждался свалившейся славой.

Каждый раз, когда репортаж сменялся Вашингтоном, столичным городом в скорби и шоке, сюжетами с усталым Линдоном Бэйнсом Джонсоном, прибывающим домой или одинокой Джеки, возвращающейся в Белый дом, я переключал каналы — пока, наконец, при очередном Вашингтоне не выключил вообще чёртов телевизор. Понятно, что всё только начиналось, и всё так и будет разматываться: реакция каждого члена семьи, каждого близкого, всех знакомых, траурная церемония, похороны, …, …, … Хватит уже. Чересчур для крутого Хью, неокритика политики и политиков, отметающего прочь всё эмоции и сентиментальность со своего пути.

Потемневший кинескоп оставил меня наедине с худшим из моих страхов — относительно Джимми Костелло. Снова глянув на часы, я украдкой добрался по коридору до его двери и мягко постучал, не получив ответа. Я также задержался и у двери Лона, расслышав ровное дыхание безмятежного сна, хоть иной раз и перемежающееся беспокойным всхрапом.

Вернувшись в номер, я попытался обдумать ситуацию. Что если Джимми приняли с винтовкой и предложили ему сделку — отказ от обвинений, если он быстренько расстелется? Хоть это и пошло бы против его принципов, но рассуди он, что отдуваться одному будет нерезонно — он заговорил бы.

При таком раскладе полицейские рейдеры уже сейчас могут собираться, чтобы накрыть нас: бойцы с томмиганами и дробовиками, одержимые правосудием и расплатой. Я пожалел, что не взял с собой свой.45й, поскольку при этих обстоятельствах лучшим выбором стало бы моментальное внедрение двухсоттридцатиграновой пули себе в голову, пусть оно и будет расценено как фактическое признание вины.

А как же Пегги, мальчики и бедный Лон, которых я оставлю наедине с учинённым мною бардаком? Так поступать было нельзя. Кроме того, в случае если меня схватят, мне следует отвести любую возможную вину от Агентства, определённо и недвусмысленно доведя до всех, что выходка эта была только моей и ничьей больше, что Лона я втянул против его воли и что я действовал исходя из своих собственных убеждений относительно политики и морали. Мне следовало сознаться, принять приговор и встретить своих палачей с достоинством и гордостью, оставив доброе наследство сыновьям и Агентству.