Я простояла без движения почти час и совершенно замерзла. Когда мы спустились с трибуны, один чешский ветеран, сражавшийся в прошлой войне вместе с англичанами, попросил автограф. От холода у меня так дрожали руки, что я с трудом смогла расписаться. Подпись получилась настолько неразборчивой, что, несмотря на ее подлинность, когда-нибудь в будущем эксперты вполне могут счесть ее поддельной.
Дискуссия, состоявшаяся в тот день в огромном сверкавшем позолотой зале Пражского замка в стиле барокко, со всей очевидностью показала, что по сравнению с потрясшим меня единодушием чешского народа некоторые гости демонстрировали гораздо меньше согласия — прежде всего Михаил Горбачев. Дискуссия проходила под тактичным председательством историка Тимоти Гартона Аша, сыгравшего выдающуюся роль в событиях десятилетней давности. Слева от него сидели мадам Миттеран, Джордж Буш, я и Гельмут Коль. Справа — Вацлав Гавел, Михаил Горбачев и Лех Валенса. Тема обсуждения называлась «Десять лет спустя».
Довольно любопытно, что сформулированный таким образом заголовок выглядел поразительно незаконченным. Десять лет спустя — после чего? Очевидный ответ — после пражской «бархатной революции». Однако этот ответ нельзя было назвать единственным. Можно было вполне сказать «после крушения коммунизма», «триумфа свободы» или даже (что с точки зрения некоторых является спорным) «победы Запада в "холодной войне''». Варианты различались коренным образом, именно это и привело к разногласиям.
Все присутствующие (за исключением Даниэль Миттеран) были главными действующими лицами событий десятилетней давности, от которых зависел ход их развития. Лех Валенса, стоявший во главе профсоюза «Солидарность», сыграл решающую роль в борьбе за свободу Польши (я хорошо помню посещение судостроительного завода в Гданьске в ноябре 1988 года и попытки, как оказалось успешные, убедить генерала Ярузельского вступить в переговоры с «Солидарностью» [15] ).
Михаил Горбачев положил начало реформам в Советском Союзе, которые привели — хотя и неожиданно для него — к крушению коммунизма. Вместе с тем наибольшей его заслугой, по всей видимости, следует признать решение не только не вводить танки, но и вообще не предпринимать никаких действий, когда страны восточного блока стали выходить из-под советского контроля.
Гельмут Коль, несмотря на потоки критики в его адрес, достоин, как наиболее выдающийся государственный деятель Германии, стать в один ряд с Бисмарком и Аденауэром. Он проявил неординарную политическую смелость перед лицом угроз и уговоров со стороны Москвы, когда она в 80-е годы отчаянно пыталась вбить клин между Европой и Америкой. Хотя я и не одобряю его тактику того времени, нельзя не признать, что он проявил незаурядные способности и умение при восстановлении целостности и обеспечении свободы своей страны в 1989–1990 годах.
Джордж Буш, хотя и выглядел усталым после длительной поездки по городам Европы, также присутствовал на встрече, как всегда в сопровождении Барбары. Мы с ним очень разные люди, у нас различные корни и отношение к жизни. Однако я очень высоко ценю его порядочность и патриотизм. Он взялся за продолжение дела Рональда Рейгана и успешно завершил его: умело применяя кнут и пряник, заставил Советы пойти по пути реформ и добился, чтобы объединение Германии проходило в рамках НАТО.
Я уже неоднократно говорила о своей собственной роли в событиях того времени: без твердой поддержки Великобритании администрации Рейгана вряд ли удалось бы удержать своих союзников на правильном пути. Я глубоко уверена, что именно то, что мы с Рональдом Рейганом разговаривали на одном языке (во всех отношениях), убеждало и друзей, и врагов в серьезности наших намерений.
Вклад каждого из присутствовавших, безо всякого преувеличения, был очень значительным. Однако человек слаб (а теоретики, как и политики, особенно подвержены человеческим слабостям), и со временем стали предприниматься попытки пересмотреть прошлое. В частности, нарочито преуменьшается роль Рональда Рейгана, а роль европейских лидеров, которые, за исключением Гельмута Коля, нередко пытались свести на нет усилия Америки, когда появлялась такая возможность, наоборот, приукрашивается; роль же г-на Горбачева, который явно потерпел неудачу в достижении объявленных им целей (спасение коммунизма и Советского Союза), представляется совершенно превратно.
Такие мысли занимали меня, когда я готовилась к выступлению на заседании. Конечно, я старалась держаться дипломатично. Я заявила, что «все на этом форуме чудесно». Вместе с тем в моей речи прозвучало, что именно Америка и Великобритания с их глубокой исторической приверженностью ценностям свободы сыграли решающую роль в ее завоевании. К этому я добавила, что сейчас меня занимает проблема утверждения свободы в других странах:
Мы получили уникальный шанс распространить свободу и господство закона на те страны, которые никогда их не знали, и именно в этом направлении, по моему убеждению, мы и должны двигаться. Я надеюсь, что ясно изложила свое мнение!
Видимо, так оно и было, судя по реакции г-на Горбачева, который буквально вышел из себя и энергично пустился в пространные возражения. Он утверждал, что в «холодной войне» не было победителей, обвинял людей вроде меня в «чрезмерном самомнении», заявлял, что ни одна отдельно взятая идеология — «ни либеральная, ни коммунистическая, ни консервативная, ни какая-либо иная» — не может дать всех ответов, и убеждал присутствующих в том, что «даже коммунисты хотели сделать мир более счастливым».
Из всего этого следовало, что, поскольку никто не победил (или, что было важнее для г-на Горбачева, никто не проиграл) и ни одна отдельно взятая идеология не могла удовлетворить потребности сегодняшнего мира, поиски решения должны продолжаться. Стоит ли удивляться тому, что они должны осуществляться с помощью столь милого всем наимоднейшего средства — обращения (как он буквально выразился) к «новым методам, новой философии, новому мышлению, которые могут помочь нам понять друг друга и условия мира, переживающего процесс глобализации».
Г-н Горбачев — великолепный, яркий, располагающий к себе оратор, — поверьте, я в этом хорошо разбираюсь. На той встрече он занял почти треть времени. Однако содержание его высказываний в Праге, по моему разумению, было, мягко говоря, сомнительным.
В то же время их нельзя было с легкостью отмести. Они являлись выражением стратегии, принятой левыми во многих странах в попытке избежать ответственности за грехи коммунизма и поставить себе в заслугу более прагматичные и современные взгляды на мир, созданный теми, кто действительно боролся с коммунизмом. И то, и другое следует решительно выявлять и опровергать.
Попытки пересмотра итогов «холодной войны» имеют разное обличье. Однако все они исходят из предпосылки, что политика Рональда Рейгана в отношении Советского Союза была слишком демонстративной, опасной и даже ведущей к обратным результатам. Такой подход раздражает меня вовсе не из-за моих дружеских чувств к давнему другу. Просто он всегда, — как прежде, так и сейчас, — вызывает у меня ощущение опасности, поскольку ошибочные выводы могут привести к неоправданным действиям.