— Когда что-то испортилось, я это хорошо слышу, — заупрямился узкоглазый.
Азиат довольно бойко болтал по-русски, но многие звуки не говорил, а высвистывал, словно редкозубый пацаненок. У него получалось «льыба», «сьтото», «холосо», «слысу». От бесповоротного перехода с речи на чистый свист узкоглазого отделяли всего два-три зуба. Окажись он в солдатской казарме по первому году, ему бы их сразу и выбили, для смеха.
— Кое-что у нас испортилось. — Я показал на факс-аппарат. — Вон та машинка, которую вы чините уже тридцать две минуты.
Южный кореец с испугом обнюхал свои винтики и, успокоенный, замотал головой.
— Электроника компании «Самсунг» не имеет физическую возможность тухнуть, — серьезным тоном поведал он мне. — Конструкция наших изделий целиком исключает такой дефект. Пожалуйста, проверьте вашу рыбу...
— Говорю же, вы ошиблись, — сказал я, начиная сердиться. — Здесь вам не рыбный магазин. Здесь штаб по выборам президента России.
— ... А когда есть рыба, — не отставал упрямый азиат, — ее надо срочно класть в морозильную камеру. Это безусловно в такую теплую погоду. Наша компания освоила выпускание очень удобных трехкамерных холодильников с мгновенной заморозкой...
Еще во времена Камбоджи, куда меня отправляли военным советником, я подметил у всех маленьких азиатов неистовую дотошность и занудливое упорство. Азиаты-крестьяне мотыжили землю до потери пульса. Азиаты-торговцы кварталами волочились за белыми покупателями и, взяв их на измор, всучивали свое барахло. Самые темные азиаты-новобранцы, которые раньше не видели ничего сложнее бамбукового копья с каменным наконечником, могли часами терпеливо грызть науку сборки-разборки автомата Калашникова, чтобы к концу двухнедельного курса молодого бойца выполнять все нормативы на золотой значок ГТО.
Обычно я ценю в людях упорство. Но сейчас дотошность узкоглазой нации встала мне костью поперек глотки.
— Спасибо, у нас нет рыбы. — Я старательно гасил подступающую к горлу ярость. Ссоры с женой-покойницей из-за ее мраморных слоников подточили мою армейскую выдержку.
— ... И всю верхнюю камеру этого холодильника вам легко приспособить для держания вашей рыбы. Морозильная камера имеет у нас внутреннюю полезную вместимость...
Болтливый азиат сделался похож на дрянную рацию РПО, у которой в бою внезапно заклинивает кнопку приема: ты слышишь, а тебя — нет. Такую горе-технику мне всегда хотелось пристрелить в упор.
— Мужик. Здесь. Нет. Рыбы, — с расстановкой произнес я, наклоняясь к маленькой ракушке уха южного корейца. — Последний раз. Тебе. Говорю. Усекаешь?
Если бы узкоглазый служил в моем тамбовском полку, он бы знал, как опасно доводить Панина до «последнего раза».
Но азиат не состоял у меня под началом. И вряд ли он вообще служил действительную в какой-либо армии, кроме своей паршивой южно-корейской, которую я и за армию не считаю. В стране, где штатские нагло сажают на нары двух генералов-президентов, полноценных вооруженных сил быть не может. Слишком велик подрыв боевого духа.
— Усекаешь? — вновь повторил я.
— Усекаю, — покладисто закивал в ответ южный кореец. — Несвежая рыба имеет много опасности для здоровья...
Эта «несвезая льыба» стала последней каплей. Схватив в охапку маленького упрямого азиата, я оттащил его прямо к двери нашей секретки. Под сдавленные обещания «осень холосого молозильника» я набрал замковый код 19-14 и крепким пинком под зад вогнал узкоглазого в открытую пасть секретной комнаты.
— Иди и смотри! — велел я ему. — Смотри и нюхай! Где ты здесь видишь рыбу? Где?!
Как я и ожидал, капитан Крюков вместе с немцами вели себя дисциплинированно: пока никто из них не собирался пахнуть всерьез. Только генеральская голова, лежа на столе, начинала слегка подванивать. Да и та вовсе не тухлой рыбой, а грязными портянками.
На несколько секунд южный кореец оцепенел, зачарованно разглядывая трупы. Затем повернул ко мне свое плоское личико. Узенькие его глазки были теперь распахнуты широко-широко, как будто вся Азия тараканьей побежкой улепетнула из них вслед за национальным упрямством.
— Это не рыба, — подтвердил он. Свистящих звуков в его голосе тоже почти не осталось. — Это человеки...
— Так бы давно! — примирительно сказал я. — А то заладили одно и то же. Уши вянут, ей-богу...
Злость моя испарилась, и я застрелил шпака безо всякого удовольствия. Пуля «стечкина» молчаливо влетела в правое его ухо, а вылетела из левого, прихватив с собой половинку черепа. Кавказские горы на левой стенке комнаты немедленно вспыхнули ярко-красным: глушитель съел звук, но цвет остался. Маленькое азиатское тельце немного поколебалось у стены на шатких ножках, затем сползло на пол и притулилось между сапогами капитана Крюкова и пегой бородой немецкого фон-барона.
— Зум зум, — произнес я в качестве надгробного слова. — Зум и еще раз зум.
При виде мертвого корейца я испытал сожаление. Быть убитым из-за своего чуткого носа — что может быть глупее? Парню сегодня здорово не повезло. С другой стороны, миллионам таких же парней в Камбодже не повезло еще больше. Их убили вовсе без причины.
Я положил «стечкин» на стол, снял со стенки карту с перекрашенным Кавказом и начал скатывать ее в рулон, стараясь при этом не замараться кровью. После победы на выборах мы все равно закажем новые карты России. Ни красных, ни белых пятен там больше не будет. Будет страна защитного цвета под началом Генерала-президента.
— Хочешь стать президентом? — спросил я у генеральской головы.
«А то! — дружелюбно оскалилась голова. — Плох тот генерал, который не мечтает стать президентом!»
— Тогда не воняй раньше времени. — Я погрозил строгим пальцем. — Видишь, какие из-за тебя проблемы?
«Нет человека — нет проблемы!» — весело оскалилась голова.
— Сам знаю, — с досадою проговорил я. — Отступать нам некуда, выборная кампания есть кампания военная... Все знаю. Но как-то противно убивать не по Уставу.
«На войне как на войне!» — радостно оскалилась голова.
— Даже на войне, — напомнил я, — расстрелами ведает комендантский взвод, а не лично комполка. Дело полковника — руководить боевыми действиями вверенного ему подразделения.
«Кончил дело — гуляй смело!» — довольно оскалилась голова.
Вместе с туловищем Генерал вновь потерял навык придумывать пусть плохонькие, зато собственные афоризмы. Хотел бы я знать, какой частью тела он их сочинял раньше?
Я отыскал на полке флакон одеколона и тщательно освежил генеральский тотенкопф со всех сторон. Еле заметный запашок гниющих портянок окончательно исчез. Отныне в секретке витал стойкий аромат свежевыбритого офицера. Хоть сейчас на первый бал к Наташе Ростовой.
— Фланги прикрыты, фронт укреплен, — сообщил я кандидату в президенты. — Теперь основная твоя задача — не высовываться. Понял?