— Видели-видели! — подскочил вверх Рукосуев из «Вестника», будто его ущипнули за ягодицу. — Но почему вы развешиваете свои листовки в общественных мужских сортирах?
— А в каких же сортирах прикажете их развешивать? — удивился я. — В женских, что ли?
Из третьего ряда раздались бурные и продолжительные аплодисменты. Дуся радовался, что я дал отпор хаму.
— Как вы относитесь к Железному Болеку, Главе администрации Президента? — опять вылез тип, похожий на политолога.
— Плохо, — строго объявил я. — В деревенских школах не хватает учителей, а дипломированный филолог отсиживается в Кремле. Вопиющий факт! Когда я стану президентом, то буду назначать в свою администрацию только людей с начальным и средним образованием.
— Что вы думаете о нашей прессе? — осведомился у меня жирный Баранов. — Говорят, вы ее терпеть не можете?
Вопрос был легкий, в масть. Жирный Баранов всегда уверял меня в кулуарах, что он, мол, просто балдеет от моей упругой прозы. Хотя я подозревал, что он просто заглядывается на мою упругую задницу.
— Что за ахинея! — рассмеялся я. — Я обожаю нашу прессу. Я знаю, в ней работают умные и смелые люди, настоящие мастера слова... Ну а разные газеты-журнальчики, созданные у нас банкирами-теневиками на средства иностранных разведок, я и за прессу-то не держу. С этими, конечно, буду беспощадно бороться.
— Будете вводить цензуру? — нехорошо обрадовался Ерофей из «Красавицы». — Как при большевиках? — При большевиках его дважды привлекали за распространение порнографии. Теперь он просто мечтал кого-нибудь ущучить за покушение на его конституционное право публиковать на обложке неаппетитные голые сиськи.
— Никоим образом, — отмежевался я. — Я буду бороться лишь экономическими методами. Закрою полсотни крупных банков, посажу еще штук сто олигархов, а там посмотрим, кто из вас после этого выживет... A-а, испуга-а-ались? — протянул я, оглядывая аудиторию. — Не бойтесь, шучу. Свобода слова для меня священна. Я жизнь готов отдать за то, чтобы вы и дальше публиковали всякую хренотень.
Третий ряд бурно загоготал. Так нашим клакерам полагалось реагировать на мой юмор.
Благодаря неутомимому Дусе с командой я столь же успешно подавил бугая, попытавшегося обругать мои романы, и толстожопую феминистку, которая попробовала толкнуть визгливую речугу про эмансипацию. Прочих я забивал сам — кого фразой, кого двумя.
Тем временем зал постепенно заполнялся народом. Словно подсолнух к солнцу, электорат доверчиво тянулся к своему духовному вождю. В задних рядах даже возникла потасовка из-за удобных мест. Недомерок-галерейщик зря паниковал, с торжеством подумал я. Ясно, что выступление самого Фердинанда Изюмова не убавит этой галерее престижа. Лаять за пять баксов любая собака умеет. Ты вот попробуй нащупать нерв аудитории, заразить, повести за собой — и чтобы затем все покатилось своим ходом. А у меня — покатилось... Вот сейчас Рапопорт, как всегда, задаст национальный вопрос.
— Господин Изюмов, вы националист? расист? — сел на своего конька Рапопорт.
— Категорически нет, — твердо ответил я. — Сколько же можно повторять? От движения национал-возрожденцев я давно отошел и теперь я — сторонник равноправия всех народов. Возьмите мой роман «Гей-славяне», откройте на странице девяносто два. Там главный герой без проблем трахается со всеми, включая пуэрториканца. Хотя уж пуэрториканцев, этих долбаных грязных латиносов, в самих Штатах и за людей не считают...
Рапопорт открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Мои взгляды на национальный вопрос почему-то вызывали у него странную реакцию: он превращался в глубоководную рыбу, вытащенную на берег. Я не стал дожидаться, пока этот носатый умник сможет заговорить. Хорошенького понемножку.
— Теперь поглядим, что там лежит в кепарике, — сказал я. Сашка с кряхтеньем слезла со стула, нагнулась и подала мне головной убор.
Записки пришли всего две, обе занудные до идиотизма. В одной спрашивалось, как я отношусь к политическому террору, а в другой — верю ли я в судьбу? Рассусоливать было некогда: уже через час в «Трех поросятах» должен состояться мой обед со спонсорами. Опаздывать было неприлично, да и жрать хотелось.
— Вот тут еще два вопроса, — в темпе проговорил я, вытащив две своих записки из-за подкладки. — Интересуются, как я отношусь к презервативам? Отвечаю: нормально. И второй вопрос на ту же тему, какие изделия я предпочитаю — индийские или тайваньские? Отвечаю: российские. Производства московской фирмы «Звягинцев и сын». Они прочнее всех этих импортных игрушек, зубами грызи — не разгрызешь.
В третьем ряду снова посмеялись и похлопали. Дуся Кораблёв не был уверен, шучу я или всерьез, и на всякий случай решил подстраховаться. Я обратил внимание, что к аплодисментам стали присоединяться зрители с последних рядов — мой запоздавший электорат. Особенно усердствовал старый дикобраз, весь поросший бородой. Раньше среди голубой тусовки я его не встречал; вероятно, он был из породы геев-одиночек. Черт его знает, может, и такие встречаются?
— На этом все, — объявил я. — Спасибо за внимание, мне пора. Смотрите сегодня в прямом эфире мои теледебаты с этими тремя слабаками. Обещаю оставить от них мокрое место. Считайте, они уже политические трупы. И не забудьте, — я поднял указательный палец, — послезавтра голосовать за Фердинанда Изюмова. Изюмов — ваш кандидат!
Последняя фраза была сигналом. Услышав ее, Дуся поднял с места всех наших гавриков, и те принялись скандировать: «И-зю-мов! Ваш! Кан-ди-дат! И-зю-мов! Наш! Кан-ди-дат!» Горбун с телекамерой честно снимал, как я вместе с Сашкой и в окружении голубой гвардии выхожу из зала на улицу. По дороге Кораблёв расталкивал локтями тупой электорат, чтобы в толпе случайно не помяли любимого кандидата. Выглядело это классно. Наш проход наверняка попадет в вечерние новости — бесплатная реклама.
На улице ко мне внезапно подскочил тот самый бородатый дикобраз из задних рядов.
— Талантливо! — с восторгом проговорил он. — Вначале вы переигрывали, но потом... Какая тонкая ирония, какой язвительный сарказм!
Я даже засмущался, что мне совершенно не свойственно. Не так уж часто тебе достаются дармовые комплименты от незнакомых дикобразов. Обычно наш народишко при жизни поливает дерьмом своих кумиров.
— Польщён, — сказал я и шаркнул ножкой.
— Да! Да! — воскликнул восторженный дикобраз. — И ваш жест... Вы — вылитый Изюмов!
С этими словами бородач затряс седыми иголками и убежал.
— Почему-то мои поклонники — люди с приветом, — озадаченно сказал я Сашке, глядя вслед бородатому. — С чего бы это?
Вместо ответа лысая дрянь вдруг гнусно захихикала и стала указывать куда-то пальцем. Я проследил за пальцем...
Вот гнидёныш! Падла! Шибзд паскудный! Я бешено завращал головой в поисках иуды-галерейщика. Но тот, понятно, давно смылся, сделав свое черное дело.
Афиша на двери изменилась. Картинка была прежней, однако подпись к моей роже — уже совсем другой. Оказывается, я был не я, а только «интеллектуальная провокация», «концептуальная фантазия на тему Фердинанда Изюмова». Самым обидным, однако, было не это. Вместо фразы «Вход свободный» теперь можно было прочесть: «Вход $2».