Ждать не пришлось: я соединился по сотовому с первой же попытки.
— Эт-то кто-о? — поплыл из трубки неуверенный голос охранника Иванова. Или Матвеева, черт их разберет.
— За идиотские вопросы буду штрафовать! — прошипел я. — Считай, двадцатки ты уже недосчитался... Где генеральный?
— Виноват, товарищ Сыроежкин! — сразу же протрезвел не то Иванов, не то Матвеев. — Они покушать сели, товарищ Сыроежкин! Сию секундочку позову, товарищ Сыроежкин!
Озабоченный голос Зубатика довольно быстро возник в трубке.
— Гармонист так и не признался в диверсии, — сквозь мерное чавканье объявил генсек. — Мои парни пытались его расколоть, но он — ни в какую. Уверяет, будто ничего, кроме русских народных и гимна Советского Союза, вообще играть не умеет... И гармонист-то вроде наш, не похож на провокатора. Тридцать лет в партии, водку нормально пьет... А, может, ты ослышался? Может, я все-таки плясал «Калинку»? Я ведь хотел плясать «Калинку», честное сло...
— Теперь уже всем начхать, чего ты там хотел! — перебил его я. — Весь мир уже знает, что ты заигрываешь с сионистами... Но сейчас есть дела поважнее. Немедленно возвращайтесь, надо заново готовиться к прямому эфиру. Садитесь в машину, и по газам.
— Я не могу немедленно, — поспешно возразил Зубатик. — У нас еще не вся программа выполнена, из-за гармониста задержались... Я ведь тебе уже объяснял: местные мичуринцы вывели новый сорт сливы и назвали моим именем. «Зубатовская ранняя», представляешь? Через полчаса начнется презентация в клубе, потом еще один митинг, ансамбль народной песни...
Генсек был неисправим. Иногда мне хотелось его убить.
— Бросай презентацию, к черту народные песни! — отрезал я. Я сдерживался из последних сил, чтобы не назвать генсека словом, которого он заслуживает. — Пока ты жрешь в колхозе ягодки, Президент хавает наши идеи. По слухам, он уже для вида поцапался с самостийниками...
— То есть как «бросай»? — окрысился Зубатик. — Колхозники, можно сказать, проявили уважение к нашему делу и лично ко...
Генсек вдруг замолк на полуслове.
Возможно, он проникся, наконец, моей тревогой и моим беспокойством. Но, скорее всего, просто дожевывал очередную мичуринскую сливу имени себя.
— ... И мы не смогли их задержать. — У референта Паши был вид щенка, который не выполнил элементарную команду «апорт». Щенку было неловко, стыдно, хотелось поджать хвост и спрятаться под кресло.
— Еще не хватало, чтобы вы их задерживали, — нервно произнес я. — Был бы дипломатический скандал на всю Европу.
Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Как же я так лопухнулся? Прошляпил, проворонил, прозевал! Пока гасил инцидент и заметал следы, два наиглавнейших свидетеля успели преспокойно выехать за пределы Кремля. Секьюрити в воротах только козырнули машине с украинским флажком на капоте, а что еще делать? Требовать подписку о неразглашении у премьер-министра суверенного государства — верх кретинизма. Однако и пускать все на самотек — тоже форменное самоубийство.
Куда ни кинь, везде клин. А я — на острие клина. И если бы только я!
Думай, Болеслав, скомандовал я себе. Ты же головастый, думай скорей. Навряд ли украинский премьер, покинув Кремль, тормознет машину прямо на улице, выйдет в народ и станет рассказывать встречным-поперечным о том, что видел. Но как только машина доедет до посольства, утечки не избежать. Тогда всему конец. Всему и всем. Значит...
Сунув в руки помощнику телефон, я приказал:
— Соедини меня с автомобилем Козицкого!.. Шевелись, шевелись, Павел! Какой там номер, хоть выяснил?
Доверять такие вещи телефону — последнее дело. Вернее, предпоследнее. Бездействие еще хуже.
— У них там вообще нет спецсвязи, — потерянно произнес референт, возвращая трубку. — Мы уже проверяли. Это старая «чайка» из их посольского гаража. Обычно они пользуются «ауди» и «вольво», но сегодня обе вдруг забарахлили...
«Чайка»! Без спецсвязи!
Ситуация перестала быть безнадежной и стала всего лишь просто плохой. А это — уже шанс. Крохотный, дрянненький, но реальный шансик, зацепка. Я торопливо взглянул на часы. На нормальной машине отсюда до украинского посольства добираться минут тридцать. На развалюхе «Чайке» времен Щербицкого — до сорока минут. Накинем еще десять, как минимум, на дорожные пробки в центре города (дай бог здоровья мэру Круглову!). Сейчас машина должна быть примерно на полпути. То есть, у меня осталось в запасе минут двадцать пять.
Пусть даже двадцать. Еще не вечер.
— Мы перехватим их! — Я бросился к лифту, Паша — за мной.
Скоростная кабина резко взяла старт, нас обоих чуть-чуть прижало к зеркальному полу. На виноватом щенячьем лице референта Паши, замершего напротив меня, проступила легкая встревоженность. Парень не понял, каким сачком я собираюсь ловить украинский автомобиль, — и, по-моему, забеспокоился: не тронулся ли его начальник умом от всей этой ужасной кутерьмы? Тем не менее Паша по привычке не задал мне вслух ни одного вопроса. Вышколен на совесть, браво.
Что ж, дисциплина — прекрасное свойство для референта, про себя отметил я. К ней бы только щепотку сообразительности. Про двухвинтовую белую стрекозу во внутреннем дворе Паша почему-то не вспомнил. Растерялся. Ладно, не буду мучить человека.
— Вертолет, Павел! — Пальцем я изобразил вращение пропеллера, и лишь тогда сомнения покинули моего помощника. Начальник в порядке, у него есть план, жизнь продолжается. Бюрократический рай для младших клерков.
Тремя предложениями я объяснил Паше порядок его действий. Теперь Паша сразу понял и кивнул. Минута слабости прошла; он опять стал сосредоточен, уверен и деловит. Стоило кабине затормозить на этаже, как мой референт со скоростью футбольного мяча выкатился из дверей и понесся вдоль по пустынному коридору — точно в открытые воротца нашего архива.
Я же бегом кинулся из лифта направо, в сторону выхода во внутренний дворик. Направо, налево, опять налево...
Топография Кремля даже после ремонта оставалась крайне запутанной. Любой злоумышленник, чудом преодолев все кордоны на входе, сроду не отыскал бы в наших лабиринтах нужного поворота и, проплутав часок-другой, добровольно отдался бы в руки секьюрити. Сам я, не желая попадать в глупое положение, первым делом изучил по карте пару-тройку удобных быстрых маршрутов.
Как видите, пригодилось. Более чем.
Вопреки математике, кратчайшим расстоянием между двумя точками здесь была кривая. Зигзагообразные переходы я преодолевал прыжками, незапертые двери открывал пинками. Техника бега в закрытых помещениях у меня была хорошо отработана со школы, где нашу учительскую и мой кабинет литературы разделяли длинный рекреационный зал и четыре лестничных пролета. У своих учеников я проходил под кличкой «Пикирующий Болек». Под ноги мне лучше было не попадаться...