Тошнота на мгновение подкатила к горлу. На то самое мгновение, в течение которого он ненавидел отращенную им толстую кожу бесчувственности. Эта тошнота могла бы погнать его из зала, под предлогом, что ему нужно срочно позвонить или справить естественную нужду, только для того, чтобы уйти от себя. Эта тошнота уже приводила его к столу, где он выдвигал ящик, брал лист бумаги, присланный издательством Ее Величества, и покрывал его заверениями в любви и безрассудными обещаниями. «Кто привел меня к этому? — спрашивал он себя, продолжая говорить. — Кто сделал меня таким? Англия? Мой отец? Школы, в которых я учился? Моя вечно испуганная мать? Или семнадцать лет, которые я лгал во имя своей страны?» «Мы достигли того возраста, Сэнди, — просветила ты меня, — когда наше детство более не может служить оправданием. В твоем случае проблема в том, что тебе для этого придется прожить годков девяносто пять». Красноречие не подвело его. Он говорил и говорил:
— Какой же заговор вообразил себе Джастин… и какое место отвел в нем нам, посольству и его сотрудникам? Определил ли нас в одну лигу с масонами, или иезуитами, или Ку-Клукс-Кланом, или Мировым банком? К сожалению, просветить вас я не могу. Но могу сказать, что в заговорщики мы точно попали. Он уже высказывал порочащие измышления, указывая на конкретные личности, а теперь уж точно разрабатывает эту версию. Поэтому вполне возможно, что завтра или через три месяца он вновь объявится в Кении, — театральная пауза. — И на этот случай я требую от вас, всех вместе и каждого в отдельности… это не просьба, Гита, это приказ, какие бы чувства вы лично ни питали к Джастину… поверьте мне, я не хуже вас знаю, какой он милый и обаятельный человек… чтобы вы незамедлительно, в любое время дня и ночи, известили меня о его появлении. Или Портера, когда он вернется. Или… — взгляд на секретаря, — Майка Милдрена, — с губ едва не сорвалось: «Милдред».
— Или ночного дежурного посольства. Незамедлительно. Прежде чем пресса, полиция или кто-то еще выйдет на него — сообщите о его появлении нам. Глаза Гиты еще больше потемнели, в глазах Донохью добавилось болезненной желтизны. А вот Шейла, не мигая, сверлила его ледяным взглядом.
— Для удобства и из соображений безопасности Лондон дал Джастину кодовое имя — Голландец. Почти что Летучий голландец. Если даже случайно, а мы говорим о психически неуравновешенном человеке, имеющем в своем распоряжении неограниченные финансовые ресурсы, его путь пересечется с вашим, увидите вы его, услышите, узнаете, что он где-то рядом, ради не только нашего, но его благополучия, снимите телефонную трубку, где бы вы ни были, и скажите: «Я насчет Голландца, Голландец делает то-то и то-то, я получил письмо от Голландца, он только что позвонил мне, прислал факс или письмо по электронной почте, он сидит передо мной в моем кресле». С этим все ясно. Вопросы? Да, Барни?
— Вы сказали «порочащие измышления». Кого и в чем он обвинял?
Вудроу прекрасно понимал, что Барни коснулся опасной темы. Не зря он подробно обсудил все нюансы с Пеллегрином по телефону спецсвязи Портера Коулриджа.
— Судя по всему, фармакология превратилась для него в навязчивую идею. Как нам представляется, он убедил себя в том, что производители одного препарата… или его разработчики, несут ответственность за убийство Тессы.
— Он думает, что ей не перерезали горло? Он же видел тело! — воскликнул Барни.
— Боюсь, речь идет о ее пребывании в больнице. Препарат убил ее ребенка. То был первый выстрел заговорщиков. Тесса пожаловалась производителям, поэтому они убили и ее.
— Он опасен? — спросила Шейла, должно быть, для того, чтобы продемонстрировать присутствующим, что не располагает закрытой для остальных информацией.
— Он может быть опасен. Таково мнение Лондона. Его главная цель — фармацевтическая компания, производящая препарат. Потом ученые, которые его создали. Потом те, через кого препарат попадает к больным. В нашем конкретном случае — компания, которая импортирует его в Кению, а это холдинг «Три биз», поэтому мы должны их предупредить. — Донохью и ухом не повел. — И позвольте повторить, что мы имеем дело с внешне рациональным и выдержанным английским дипломатом. Не думайте, что он превратился в психа с пеплом в волосах, выпученными глазами и пеной у рта. Он остался таким же, каким мы его помним и любим. Воспитанным, хорошо одетым, симпатичным и пугающе вежливым. И будет оставаться таким, пока не начнет кричать о всемирном заговоре, убившем его ребенка и жену. — Пауза. Комментарий для себя: «Господи, до какой низости может опуститься человек!» — Это трагедия. Больше, чем трагедия. Я думаю о том, что сейчас испытывают те из нас, кто был близок к нему. Именно поэтому мне и приходится бить тревогу. Пожалуйста, никаких сантиментов. Если Голландец появится на вашем горизонте, мы должны узнать об этом немедленно. Понятно? Благодарю. Обсудим другие дела, раз уж мы все здесь? Да, Гита.
* * *
Если и раньше Вудроу не мог разобраться в чувствах Гиты, то теперь тем более не понял бы, что творилось у нее на душе. Она вставала, когда остальные, включая его самого, оставались на своих местах. Это она знала. Вставала для того, чтобы ее увидели. Вставала потому, что никогда раньше не слышала столько лжи, потому что просто не могла усидеть на стуле. Вот она и встала, выражая протест, в ярости, готовая в лицо назвать Вудроу лжецом. Встала, потому что никогда в жизни не встречала таких замечательных людей, как Тесса, Арнольд и Джастин.
Все это Гита знала, когда поднималась на ноги. Но, глядя в лживые глаза Сэнди Вудроу, поверх повернувшихся к ней голов военного и торгового атташе, Милдрена, личного секретаря посла, поняла, что должна действовать иначе.
Воспользоваться методом Тессы. Не из трусости — из тактических соображений.
Она могла назвать Вудроу лжецом и насладиться мгновением славы, после которого ее ждало немедленное увольнение. И что она могла доказать? Ничего. Он ничего не выдумал. Но очень уж ловко исказил факты.
— Да, Гита, дорогая.
Он откинул голову назад, приподнял брови, приоткрыл рот, словно учитель пения, готовый запеть вместе с ней. Она быстро отвела взгляд. «До чего этот старик Донохью, с опущенными уголками рта, похож на старого бульдога сестры Мэри в монастыре. Вчера я играла в бадминтон с Шейлой, и она тоже наблюдала за мной». К своему изумлению, Гита услышала, что обращается к собранию.
— Возможно, я выбрала не самый удачный момент, Сэнди. Может, лучше вернуться к этому делу через несколько дней, — начала она. — Сейчас, похоже, не до этого.
— Вернуться к чему? Не дразни нас, Гита.
— Мы получили запрос из «Международной продовольственной программы», Сэнди. Они настоятельно просят прислать нашего представителя в КПДЭП на очередной семинар фокус-группы по самообеспечению потребителей.
Она лгала. Лгала не менее убедительно, чем Вудроу. Каким-то чудом память подсказала ей нужные сведения, и она препарировала их в своих целях. Если б Вудроу попросил ее принести соответствующий факс, она бы не сумела вывернуться. Но он не попросил.