— Потребителей чего, Гита? — хохотнув, полюбопытствовал Вудроу.
— Гуманитарной помощи, Сэнди, — со всей серьезностью ответила Гита. — Речь идет о том, как выжить деревне, племени, городу, получающим продовольственную и медицинскую помощь, если агентства, которые ее обеспечивают, прекратят свою деятельность. Это очень важная проблема. Какие меры предосторожности следует предпринять донорам, чтобы сохранить от разграбления склады и средства доставки. От этих дискуссий ждут практических результатов.
— Да, логика тут есть. И как долго продлится это мероприятие?
— Три полных дня, Сэнди. Вторник, среду и четверг, возможно, захватит и пятницу. Но дело в том, Сэнди, что с отъездом Джастина мы лишились представителя в КПЭДП.
— И ты задалась вопросом, а не пошлют ли тебя вместо него! — воскликнул Вудроу, вновь хохотнул, показывая, что знает все уловки молодых красивых женщин. — Где будет проходить семинар, Гита? В Городе греха? — так он называл комплекс представительства ООН.
— В Локикоджио, Сэнди, — ответила Гита.
* * *
«Дорогая Гита!
У меня не было возможности сказать тебе, как любила тебя Тесса и как ценила те минуты и часы, которые вы проводили вместе. Но ты и сама это знаешь. Спасибо тебе за все то, что ты для нее сделала.
У меня есть к тебе просьба, но это всего лишь просьба, и ты ни в коем случае не должна волноваться из-за того, что не сможешь ее выполнить. Если каким-то образом ты окажешься в Локикоджио, пожалуйста, свяжись с женщиной-суданкой по имени Сара, которая была близкой подругой Тессы. Она говорит по-английски и служила в какой-то английской семье. Возможно, она знает, ради чего приезжали в Локи Тесса и Арнольд. Это всего лишь мое предположение, но они возлагали на эту поездку большие надежды, и я сомневаюсь, что они отправились туда исключительно для того, чтобы встретиться с суданскими женщинами и побеседовать с ними о равноправии полов! Если у них была другая цель, Сара, возможно, в курсе.
В ночь перед отъездом Тесса не сомкнула глаз и очень уж демонстративно, даже для Тессы, прощалась со мной, прямо как у Овидия: „Прощай в последний раз“ — хотя, полагаю, мы оба этого не знали. Сообщаю адрес в Италии, по которому ты можешь мне написать, если будет повод. Но, прошу тебя, не высовывайся. Еще раз благодарю тебя.
С уважением, Джастин».
Не Голландец. Джастин.
Джастину потребовалось два дня, чтобы, пересаживаясь с одного поезда на другой, добраться до Билсфельда, маленького городка неподалеку от Ганновера. Под фамилией Аткинсон он зарегистрировался в скромном отеле напротив железнодорожного вокзала, обследовал город, поел в маленьком ресторанчике. С наступлением темноты доставил письмо адресату. «Именно так и поступают шпионы, — думал он, приближаясь к дому на углу. — Это и есть осторожность, которой их учат с колыбели. Так они переходят темную улицу, всматриваются в подворотни, огибают угол. Вы меня ждете? Видел ли я вас раньше?» Но как только он бросил письмо в почтовый ящик, возобладал здравый смысл: забудь про шпионов, идиот, ты мог бы приехать и на такси. Но теперь, при дневном свете, второй раз направляясь к дому на углу, он вновь терзался вопросами. «Наблюдают ли они за домом? Видели ли меня вчера вечером? Собираются ли арестовать по прибытии? Позвонил ли кто-нибудь в „Телеграф“? Сказали ей или ему, что такого журналиста в штате газеты нет?»
В поездах он спал урывками, в отеле вообще провел бессонную ночь. Путешествовал налегке, без бумаг, чемоданов, лаптопов или дискет. Все, что требовалось сохранить, ушло в Милан, к тетушке-драконше Хэма. Что не требовалось — покоилось на дне Средиземного моря, под толщей воды в два фатома. [67] Освобожденный от груза, он прибавил в скорости. Черты лица заострились. Глаза горели огнем. Джастин чувствовал, что миссия Тессы теперь стала его миссией.
Шестиэтажный дом на углу башенками напоминал немецкий замок. При дневном свете выяснилось, что первый этаж раскрашен в ярко-зеленые и оранжевые полосы. Ночью, под светом фонарей, они казались черными и белыми. С фрески на верхнем этаже ему улыбались детские лица всех цветов кожи, напоминая заставку на дисплее лэптопа Тессы. Другие дети, уже живые, сидели за окном первого этажа вокруг женщины-учительницы.
Джастин неторопливо прошел мимо дома на углу, словно интересовал он его не больше, чем любой другой, потом повернул налево и замедлил шаг, изучая таблички с фамилиями врачей и психиатров. «В цивилизованной стране не скажешь, кто есть кто». Мимо проехал патрульный автомобиль, скрипя шинами по мокрому после дождя асфальту. Полицейские, мужчина и женщина, удостоили его мимолетного взгляда. На другой стороне улицы двое стариков в черных плащах и черных хомбургах [68] словно собрались на похороны. Окно за их спиной закрывала портьера. Трое женщин на велосипедах приближались к нему, спускаясь с холма. Граффити на стенах призывали защищать свободу палестинцев. Он вернулся к разрисованному замку, постоял у входной двери. С нарисованным на ней зеленым гиппопотамом. Другой зеленый гиппопотам, очень маленький, устроился у звонка. Рядом с дверью находилось большое панорамное окно. Он уже стоял здесь прошлым вечером, когда опускал письмо. Кто тогда смотрел на него? Учительница в окне знаком предложила ему воспользоваться другой дверью, но он знал, что она заперта на все замки и засовы. И жестами ей это объяснил.
— Им следовало оставить ее открытой, — прошипела учительница, отодвигая задвижку и открывая дверь.
Джастин извинился за доставленные неудобства и проскользнул мимо детей, говоря им «gruss Dich». [69] На большее времени не хватало. Он поднялся по лестнице, мимо велосипедов и детской коляски, вошел в холл, где его взору предстали водяной фонтанчик, ксерокс, пустые полки, стопка справочников и лежащие на полу картонные коробки. Через открытую дверь увидел молодую женщину в очках с роговой оправой и строгом платье с воротником под горло, сидящую перед компьютером.
— Я — Аткинсон, — представился он на английском. — Питер Аткинсон. У меня встреча с Бирджит из «Гиппо».
— Почему вы не позвонили?
— Приехал в город только вчера, поздно вечером. Решил, что лучше оставить письмо. Она сможет принять меня?
— Не знаю. Спросите ее.
Коротким коридором он проследовал за женщиной к двойной двери. Она открыла одну створку.
— Пришел твой журналист, — объявила на немецком таким тоном, словно слова «журналист» и «любовник» были для нее синонимами, и вернулась к компьютеру.