– Позвонил Виллему. Во-первых, чтобы убедиться, что мальчик в порядке, а также чтобы разузнать у него, где наш лидер. Эта его жена-англичанка облаяла меня. Наконец я отправился к Владимиру на квартиру. Естественно, без особой охоты – это же вторжение, личная жизнь генерала принадлежит ему, – но я все же пошел. Позвонил в дверь. Он не ответил. Я вернулся домой. Сегодня утром в одиннадцать звонит Юрий. Я не читал ранний выпуск вечерних газет: я не слишком люблю английскую прессу. А Юрий прочел. Владимир, наш лидер, мертв, – закончил он.

Сбоку стояла Эльвира. В руках она держала поднос с двумя рюмками водки.

– Прошу, – предложил Михель.

Смайли взял рюмку, Михель взял другую.

– За жизнь! – чуть ли не выкрикнул Михель и выпил – в глазах его стояли слезы.

– За жизнь! – повторил за ним Смайли, а Эльвира молча стояла рядом и смотрела на них.

«Она ездила с ним, – подумал Смайли. – Она заставила Михеля подняться в квартиру старика, подтолкнула его к двери».

– Вы еще кому-нибудь об этом рассказывали, Михель? – поинтересовался Смайли, когда Эльвира снова ушла.

– Юрию я не доверяю. – Михель высморкался.

– А вы говорили Юрию про Виллема?

– Извините?

– Вы упоминали ему про Виллема? Невзначай не намекнули, что Виллем как-то связан с Владимиром?

Судя по всему, Михель такого греха не совершил.

– В данной ситуации не следует доверять никому, – заявил Смайли официальным тоном, готовясь уйти. – Даже полиции. Таков приказ. Полиции ни к чему знать, что Владимир проводил какую-то операцию перед смертью. Это важно для безопасности как вашей, так и нашей. Никакого поручения он вам не оставлял? К примеру, ничего для Макса?

«Передайте Максу, что речь идет о Песочнике», – вспомнил он.

Михель лишь с сожалением улыбнулся в ответ.

– Владимир последнее время не упоминал про Гектора, Михель?

– Он считал Гектора никудышным.

– Владимир так сказал?

– Извините, Макс. Я лично ничего не имею против Гектора. Гектор есть Гектор, он не джентльмен, но в нашем деле приходится прибегать к помощи разных образчиков человечества. Так говорил генерал, пожилой наш лидер. «Гектор, – говаривал Владимир, – никудышный он человек, Гектор. Наш доблестный почтальон Гектор вроде городских банков. Говорят же, когда идет дождь, банки отбирают у вас зонты. Такой же и наш почтальон Гектор». Извините. Это слова Владимира. Не Михеля. «Никудышный он человек, Гектор».

– Когда он это сказал?

– Он говорил это несколько раз.

– В последнее время?

– Да.

– Как давно?

– Может, месяца два назад. Может быть, меньше.

– После того, как он получил письмо из Парижа или до?

– После. Несомненно.

Михель проводил Смайли до двери – настоящий джентльмен, не в пример Тоби Эстерхейзи. Эльвира в этот момент сидела на своем месте у самовара, разглядывая фотографию березовой рощи, и курила. И, проходя мимо нее, Смайли услышал что-то вроде шипения – звук, изданный носом или ртом или обоими органами сразу в знак презрения.

– Что теперь станете делать? – спросил он Михеля, словно родственника покойного. Краешком глаза он заметил, как Эльвира подняла голову при его вопросе и растопырила пальцы на странице. В последнюю минуту ему пришла в голову еще одна мысль. – А вы не узнали почерка? – поинтересовался он.

– Какого почерка, Макс?

– На конверте из Парижа?

И вдруг заспешил, не дожидаясь ответа, вдруг его затошнило от хождения вокруг да около.

– До свидания, Михель.

– Будьте здоровы, Макс.

Эльвира снова опустила голову и пригнулась к березам.

* * *

«Я так никогда и не узнаю, – подумал Смайли, быстро спускаясь по деревянной лестнице. – Никто из нас не узнает. Кто он, Михель, – предатель, не желавший делить со стариком свою женщину и жаждавший получить корону, в которой ему так долго отказывали? Или же Михель – бескорыстный офицер и джентльмен, неизменно верный слуга? Или, может быть, как многие верные слуги, он был и тем, и другим?»

Смайли думал о гордости кавалериста-Михеля, столь же уязвимой, как мужское достоинство любого героя. Ведь он гордился своей ролью доверенного лица генерала, гордился ролью его сатрапа. Как его оскорбляло, что он не был во все посвящен! Опять-таки гордость – как же она многолика! Но где ее предел? Возможно, она простирается настолько, что позволяет дать каждому хозяину свою долю? «Джентльмены, я хорошо служил вам обоим», – говорит идеальный двойной агент на закате своей жизни. «И говорит с гордостью», – подумал Смайли, который знавал не одного такого человека.

Он вспомнил про письмо из Парижа на семи страницах. Вспомнил про второе доказательство. И подумал: «Интересно, кому была отправлена фотокопия – может быть, Эстерхейзи? А где же оригинал? Так кто же ездил в Париж? – недоумевал он. – Если Виллем ездил в Гамбург, то кто же тот маленький Волшебник?» Он устал до смерти. Усталость навалилась на него как внезапно подцепленный вирус. Он почувствовал ее в коленях, в чреслах, во всем теле. Но продолжал идти, так как мозг отказывался отдыхать.

Глава 11

Идти – на это Остракова была способна, ей только и хотелось идти. Шагать и ждать появления Волшебника. Ничто у нее не сломано. И хотя ее кряжистое маленькое тело после ванны покрылось черными пятнами, как карта угольного бассейна Сибири, оно все еще исправно функционировало. И несмотря на то, что ее бедный крестец, доставлявший ей столько беспокойства на складе, выглядел так, точно все армии тайных агентов Советской России трудились над ней, пинком посылая с одного конца Парижа на другой, тем не менее ничто не было сломано. Ее просветили рентгеном всю по частям, прощупали как сомнительное мясо, проверяя, нет ли внутреннего кровоизлияния. А под конец мрачно объявили, что она чудом выжила.

Посему ее хотели задержать. Полечить от шока, дать успокоительное – пусть хотя бы полежит ночь! Полиция, которая нашла шесть свидетелей происшедшего, давших семь противоречивых версий (Машина была серая или синяя? Номер на ней был марсельский или иностранный?), – полиция сняла с нее длинное показание, полицейские грозились снова прийти для дальнейших расспросов.

Тем не менее Остракова выписалась.

Есть ли у нее хотя бы дети, которые станут за ней ухаживать? – обеспокоились при выписке. О, у нее их куча, сказала она. Дочки, готовые выполнить малейшую ее прихоть, сыновья, которые помогут спуститься и подняться по лестнице! Сколько угодно раз – столько, сколько она пожелает. Стремясь развлечь медсестер, она даже придумала им биографии, хотя голова гудела, как барабан. Она послала купить ей одежду. Ибо на ней болтались какие-то лохмотья – сам Господь покраснел бы от ее растерзанного вида, в каком она предстала перед врачами. Она дала фальшивый адрес вместе с фальшивым именем: она не хотела последующего наблюдения, визитеров. И исключительно благодаря силе воли в тот вечер, ровно в шесть, Остракова стала еще одним бывшим бледным пациентом, осторожно и мучительно сходившим по скату черной громады больницы в тот мир, который немного раньше сделал все, чтобы навсегда избавиться от нее. Она шла в своих сапогах, побитых, но чудом уцелевших, и гордилась ими – по крайней мере они не изменили ей.