– Смысл я уловила, – сказала она наконец. – Или ты хочешь слово в слово?
– Нет, только смысл.
– Насколько я понимаю, когда семья Валенсия продала ранчо Килкулленам, существовал какой-то очень строгий обет относительно этого ранчо, данный кем-то из рода Валенсия много-много лет назад местным францисканцам, скорее всего священникам миссии, пока они еще находились здесь. Поскольку Килкуллены были такими же добрыми католиками, как и Валенсия, они обязались соблюдать этот священный обет. По сути дела, Эмилию убеждают в том, что Килкуллены столь же богобоязненны, как и Валенсия, и что она должна гордиться тем, что вступает в их семью.
– Как такое может быть? – удивилась Джез. – Я в жизни не слыхала ни про какой обет.
– Может, это и не обет. Может, это связано с историей, которую мне частенько повторяла мать. Она слыхала ее от своей бабушки, а та – от своей матери, так что история эта идет из далеких времен. Они называли ее «Обет горе».
– Ты никогда мне ее не рассказывала.
– Когда ты была совсем малышкой и тебе рассказывали на ночь сказки, еще была жива твоя мать. Потом... потом о тебе заботилась Рози, а сказки рассказывал тебе отец. Короче говоря, ты никогда не надоедала мне на кухне, к тому же я всегда была занята – шутка сказать, накормить весь дом!
– Тогда расскажи сейчас!
– О, это чудесная сказка о том, как строили миссию в Сан-Хуан-Капистрано. Целых девять лет ушло на строительство большой каменной церкви, и закончили ее только в 1806 году. Церковная звонница была самой высокой постройкой в Калифорнии! Настоящее чудо. Из года в год все мужчины, женщины и дети, которые успели подрасти, помогали в строительстве церкви. Одни подносили камни прямо на руках, другие тащили на деревянных тележках. Сикоморы привозили с холма Трабуко, песчаник и известняк добывали за многие мили отсюда; доставляли сюда камень даже из Валенсия-Пойнт. Когда церковь была готова, стали собираться люди со всей Калифорнии: солдаты, сановники, сотни обращенных индейцев, – все были одеты в самое лучшее, горды и счастливы. После освящения церкви состоялась грандиозная фиеста, празднества продолжались много дней. Люди молились, устраивали шествия, пели и танцевали. Чтобы воздать богу благодарность за то, что строительство церкви закончено, старый Теодосио Валенсия и несколько францисканцев поднялись на Портола-Пик – тогда его называли Гора Луны – и, говорят, на самой вершине холма Теодосио выбрал место, ставшее священным, где поклялся перед святыми отцами, совершившими паломничество к святым местам. Он поклялся, что рука человека никогда не изменит ничего на этой земле – насколько хватает глаз с Горы Луны.
– Это и есть «обет горе»?
– Да, эта история всегда заканчивалась такими словами: «насколько хватает глаз». Вот, теперь ты знаешь эту старинную легенду. Считается, что в Сан-Хуане тоже существовала миссия, основанная, возможно, даже раньше, чем наша, но никто так и не смог обнаружить, где она была, эта миссия, которая называлась «Вьехо», и, кажется, на Портола-Пик нет ни священного места, ни алтаря, ничего, связанного с легендой.
– Но ведь этой легенде почти двести лет!
– Так бывает со всеми хорошими легендами. Некоторые даже старше. Я могла бы рассказать тебе их великое множество – в. каждой происходит какое-нибудь чудо. Могу начать с того, как расступилось Красное море.
– Сьюзи, ты циник!
– Я реалистка, милая ты моя. Работа на Килкулленов излечила меня от романтических иллюзий.
Когда Джез все же собралась с духом рассказать Кейси о неприятном разговоре, который у нее вышел со Стивом Джонсоном, его природная деловая смекалка, бывшая основой всей его разнообразной деятельности, подсказала ему, что нужно подчиниться решению о наследстве: Джез может оттянуть начало преобразования поместья, но предотвратить совсем никак не сможет. Она добавила, что знает историю Сьюзи про «обет горе», а также рассказала про загадочное письмо Эмилии, где говорится о договоре.
– Тебе не кажется, что за этим может скрываться что-нибудь серьезное? – спросила Джез с надеждой.
– Послушай, дорогая, идея Монте-Карло, конечно, ужасна, – ответил Кейси, – но мы можем противопоставить ей только неоспоримые факты. Кто-то должен объяснить связь между этой историей и письмом, иначе получится, что у нас в арсенале одни призраки и мы всего лишь хватаемся за соломинку. Есть еще какой-нибудь кладезь местных историй, помимо Сьюзи?
– Может быть... может быть, мистер Уайт – тот, который читал нам завещание, хотя он по меньшей мере на сто лет моложе, чем нужно бы. И все же их род всегда вел дела с моей семьей.
– Давай договоримся с ним о встрече. Он, возможно, и не индейский знахарь, но, кроме него, у нас все равно нет никакой зацепки.
Когда они поднимались по лестнице, ведущей в офис Генри Уайта в Сан-Клементе, Джез остановилась на полпути.
– Может, это даже и не соломинка и мы зря теряем время?
– Ерунда, – ответил он, подталкивая ее вверх. – Ему не так часто выпадает удовольствие лицезреть такую девушку.
Генри Уайт принял их с обычной учтивостью. Казалось, что слова «мой жених», употребленные Джез в отношении Кейси, удивили его меньше, чем ее самое, ибо ей прежде не доводилось их произносить. Но она чувствовала, что нельзя иначе представить Кейси такому достойному человеку, как отставной банкир.
После того как она показала ему письмо Эмилии и пересказала историю Сьюзи, он откинулся в кресле и задумчиво покачал головой.
– Моя дорогая мисс Джез, вы нашли себе весьма романтичную головоломку, но мне никогда прежде не доводилось слышать эту историю, а письмо может означать все, что угодно.
– Я знаю, но... Земля была пожалована Теодосио Валенсия испанской короной в 1788 году...
– Дорогая моя, если мы начнем вдаваться в подробности земельных пожалований испанской короны, то только понапрасну потеряем время. Подлинных актов было всего двадцать или тридцать – тут эксперты расходятся, – но до нас не дошло ни одного документального свидетельства. Возможно, на дне какого-нибудь сундука и хранится где-нибудь подлинный документ, но пока что факты говорят за то, что все они утеряны или уничтожены. По крайней мере, я не знаю ни одного человека, который бы видел эти бумаги. Даже свитки Мертвого моря не овеяны такой таинственностью.
– И все же этот договор должен что-то означать! – упрямо продолжала Джез. – Иначе Хуанита Изабелла не стала бы писать об этом в письме, которое Эмилия сочла столь значительным, что хранила его в папке со своими самыми дорогими памятными вещицами, любовными письмами и фотографиями мужа.
– Если бы в договоре с францисканцами действительно крылся какой-то важный смысл, то он упоминался бы еще где-нибудь, а не только в женской коллекции сентиментальных бумажек, – проговорил Генри Уайт. – Нет, дорогая, он был бы зарегистрирован, и каким-либо образом, где-либо и когда-либо его официальная сила была бы зафиксирована.