Шелковая ночная рубашка все еще выглядывала из-под подушки — бедный парень. Я посмотрела на фотографию в серебряной рамке — наверное, это его жена, догадалась я. Блондинка, очень красивая, безупречный овал лица и потрясающая улыбка. Меня вновь поразило, как же она похожа на Тео, но, в конце концов, нас всех притягивают люди одного и того же физического склада. К моему удивлению, взгляд у нее был не жесткий, а смешливый, будто ее легко рассмешить или обрадовать. Бедняга Тео. Он явно был без ума от нее. Наверное, развод для него стал настоящим адом. Закрыв дверь в его комнату, я спустилась вниз. На автоответчике мигала лампочка — должно быть, шум пылесоса заглушил звонок.
— Роуз, это Генри! — к своему облегчению, услышала я. — Уезжаю в Уилтшир повидаться с родителями. Спасибо, что пригласила меня на бал. Это был… — он замялся, — … особенный вечер. Ты, наверное, знаешь, что Беа звонила, — добавил он с застенчивой усмешкой. — Она супер — такая хохотушка, — и мы договорились вскоре опять увидеться. В общем, желаю тебе счастливого Рождества, несмотря ни на что, и хорошего Нового года. — И он пропел бархатным баритоном: — Веселого, веселого Рождества… — Громко чмокнул воздух — звук был такой, будто в ванной вытащили затычку, — и был таков.
Хочешь не хочешь, а это Рождество будет невеселым, но что я могла изменить? Я правильно сделала, что не поехала в Кент. Дело в том, что — не знаю, зачем я вам это рассказываю, — мне никогда не нравилось проводить там Рождество. Полдня мы торчали в церкви и даже телевизор не смотрели, потому что мои предки не одобряли это занятие. Слушали по радио обращение королевы, потом играл государственный гимн, и всем приходилось вставать! Затем в гости приходили две незамужние тетки моей мамы, но, честно говоря, они были до смерти скучные. Через стену я слышала звенящий смех близняшек и звук их телевизора. Поэтому я просила у родителей разрешения пойти к соседям, и в конце концов они соглашались. «Но только если ты не будешь безобразничать», — говорила мама. Она всегда так говорила: «Только не безобразничай», — каждый раз, когда я отпрашивалась гулять. «Она не безобразничала?» — спрашивала она, забирая меня из гостей. И чужие мамы очень вежливо отвечали: «Нет, что вы. Роуз — золотая девочка».
Вспоминая детство, я понимаю, что они были правы. Я росла тихоней и никогда не хулиганила. Жутко стеснялась высокого роста. Сейчас-то меня это не тревожит, наоборот, даже нравится, но когда я была ребенком, я ненавидела свой рост. И моим родителям будто все время приходилось за меня извиняться, словно они стыдились своей дочери-дылды, которая, как сразу же становилось понятно, вовсе и не была их дочкой. Но когда они брали меня из приюта, они же не догадывались, что я вымахаю под шесть футов к двенадцати годам. Но в любом случае меня не особенно часто приглашали в гости, потому что родители не позволяли мне приводить друзей. Как я уже говорила, мама очень гордилась порядком в доме и не хотела, чтобы мы шумели и «разводили грязь».
По правде говоря — хоть это и жестокая правда, — мне кажется, что мои родители вообще не любили детей. Я даже иногда задумывалась, зачем они меня взяли. С какой стати сорокатрехлетняя пара, бездетная в течение пятнадцати лет, ни с того ни с сего захотела усыновить ребенка? Лишь после их смерти, разбирая вещи, я нашла ответ на свой вопрос. Короче говоря, с Рождеством в Эшфорде у меня связано немного счастливых воспоминаний, поэтому я и предпочитаю праздновать его в Лондоне.
Прошлое Рождество, не в пример этому, было волшебным. Мы с Эдом даже называли его Рождеством Любви — праздновали вдвоем, счастливые, у него дома. Включая радио, я с горечью представила его и его карлицу вдвоем у камина. Внезапно у меня в голове возникла живописная картина: карлица лежит на одном из наших блюд «Веджвуд» со скрученными ручками и ножками, нафаршированная и покрытая медовой глазурью. На ее поросячьей мордочке застыло изумленное выражение, а во рту торчит большое яблоко…
Однажды в городе царя Давида, — протянул хор мальчиков королевского колледжа в Кембридже, — в простом загоне для скота мать уложила младенца в ясли… — Повезло же этому младенцу, подумалось мне. — В ясли вместо колыбели… — Рождественские песни всегда берут меня за живое. В горле застыл знакомый комок. — Нежную мать звали Марией… — Жаль, что моя мать не была нежной. — Иисус Христос, младенец Иисус. — Глаза намокли от жалости к самой себе, и я выключила радио. Чтобы боль утихла, нужно отвлечься, подумала я, пошла в кабинет и занялась работой.
Погрузившись в проблемы других людей, легко забываешь о своих.
Он порвал со мной, и я этого не переживу, — читала я. — Моя жена познакомилась по интернету с мужчиной… Мы с сыном не виделись двенадцать лет… Соседи так ругаются, что я всю ночь не могу уснуть…
Когда я ответила примерно на двадцать писем, до меня дошло, что за окном стемнело. Я спустилась в гостиную и задернула шторы и тут отчетливо услышала скрип калитки. Посмотрела в глазок, и сердце мое упало. Нет, только не это. Свидетели Иеговы.
— Добрый вечер, мадам! — вежливо произнес один из них, приподняв шляпу.
— Я же просила больше не приходить.
— Но мы бы хотели поделиться с вами любовью Божьей. Уделите нам пять минут своего драгоценного времени.
— Нет.
— Но Иегова ждет, чтобы поприветствовать вас в своем царстве.
— И ему еще долго придется ждать.
— Но Иисус любит вас, мисс Костелло!
— Все вы так говорите… — Что? — Откуда вы знаете мое имя? — выпалила я.
— Оно есть в списках избирателей.
О. Ну конечно.
— Послушайте, — измученно проговорила я, — вы зря тратите время. Я не в восторге от сект и не верю в Иисуса. Счастливого Рождества. Прощайте.
Я закрыла дверь на два замка, снова повесила цепочку и уселась перед телевизором. На экране Джимми Стюарт в эйфории бежал через водопад Бедфорд.
— Всем веселого Рождества! — кричал он. — Веселого Рождества! — Шел фильм «Эта прекрасная жизнь». Да уж…
На следующий день, когда большинство жителей страны набивали живот до отупения, пялились в телевизор и ругались, я работала. В семь тридцать я положила в сумку тридцать ответов, готовых к публикации, и достала бутылку вина. Я знаю, знаю, что в одиночестве пить нехорошо, это скользкая дорожка и так далее. Но я подумала: почему бы и нет? Сейчас Рождество, я зла как собака и весь день работала. Через сорок минут я прикончила почти целую бутылку довольно хорошего мерло, и тут калитка скрипнула опять. Потом в дверь позвонили, и я сжалась, готовясь к новым потрясениям.
В овечьих яслях… — зазвенели детские голосочки. Я с облегчением взяла сумку. — Ни колыбельки, ни кроватки. — И где же мелочь? О. Вот, нашла. — Младенец Иисус… — Посмотрев в глазок, я сняла цепочку. — Опусти свою маленькую головку… — На пороге стояли пять ребятишек лет от семи до двенадцати. Скорее всего, это местные детки хотят подзаработать немного карманных денег, но голоса у них были чистые и милые. — Звездочки на ясном небе… — Я открыла кошелек. — Смотрят вниз на спящего Младенца… — Сколько им дать? Пятерки вполне хватит, но у меня нет. Есть только двадцать фунтов. — Младенец Иисус… — А, какого черта. — Он спит, укрытый сеном.