Детсадовский возраст столь далек и призрачен, что, лелея смутные обрывки воспоминаний, я не вполне уверена, что то милое нелепое существо, которое в них всплывает, и вправду я — так, нечто из области мифов и преданий.
Школьные годы помню прекрасно. Для меня это нечто вроде минного поля, через которое ты волей-неволей вынужден пройти, чтобы выбраться на простор. Нескончаемые жестокие попытки решить вопросы жизни и смерти, любви и ненависти, правды и лжи — в полной убежденности, что таки да, до тебя это никому не удавалось, но ты обязан справиться, причем обязательно до выпускных экзаменов, потому что потом придется, временно отложив заботу о судьбах человечества, вплотную засесть за учебники.
Впрочем, учеба давалась мне патологически легко, что смущало одноклассников и отнюдь, кстати, не прибавляло симпатии со стороны учителей. Плюс к этому гормональная перестройка, чреватая столь сильными эмоциональными всплесками, что при нынешнем состоянием здоровья я бы, боюсь, подобного не выдержала. Много еще можно было бы добавить, да стоит ли искать слова, если нужные давно уже найдены?
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Татьяне как раз стукнуло семнадцать — возраст, в котором мы с вами заканчивали школу.
Все переменилось в одночасье. Я поступила на математический факультет университета, где с потрясением обнаружила — я, оказывается, не одна, и меня понимают без долгих объяснений.
Вспоминается следующий эпизод. Студенты-психологи нередко проводили у нас опросы, чтобы потом использовать результаты в научной работе. В данном случае речь шла о какой-то сложной классификации характеров. Пока первому из нас зачитывали вердикт: «Вы принадлежите к крайне редкому типу личности», — герой с ложной скромностью опускал глаза. Когда ровно тот же тип обнаружился у второго, мы немного удивились. У третьего — хихикали. Ну а уже далее громко и радостно ржали.
К чему это я? А к тому, как важно правильно определить, куда идти. Предпочитаешь ты заниматься математикой или кройкой с шитьем, какое счастье — оказаться среди своих, тех, кому нравится то же, что и тебе, с кем у тебя схожая система ценностей. Как сказал Эйнштейн, «каждый гениален. Но если о рыбе будут судить по тому, как она лазит по деревьям, она проживет всю жизнь думая, что она тупица».
В университете я попала, наконец, в свою стихию. А еще получила пять лет настоящей, удивительной свободы.
В школе у меня ее не было — на минном поле не больно-то позволишь себе лишний раз ступить влево или вправо. Сейчас, правда, другие времена. Многие чуть ли не с первого класса прогуливают уроки и не заморачиваются всякими глупостями вроде домашних заданий. Однако настоящей я бы эту свободу назвать не рискнула, и подобные дети вызывают у меня только жалость. Большинству из них дорого придется потом заплатить — гораздо дороже, чем они предполагали, но они поймут это, когда будет уже поздно что-то менять. Да, став старше, мы тоже так или иначе всегда платим за свой выбор. Но взрослый человек тем и отличается, что делает его осознанно и соизмеряет меру расплаты.
Конечно, данное умение не сваливается на тебя неожиданно с неба при получении аттестата, а вырабатывается постепенно. Я обычно говорю студентам на одном из первых занятий: «У нас пока еще осталось обязательное среднее образование — обязательного высшего не было и нет. Не надейтесь, что я буду заставлять вас учиться, да я и не имею на это права. Моя профессия — не надсмотрщик, а преподаватель. Если вы не занимаетесь, я предполагаю, что вас загнали в институт против воли, и вы стремитесь поскорее его покинуть. Раньше первой сессии, боюсь, не удастся, зато в феврале вы получите желаемое. И очень бы хотелось, чтобы тогда не было ни слез, ни жалоб. Чтобы вы понимали: вас не отчислил деканат — вы сами приняли решение».
У меня нет иллюзий — мало кто воспринимает мои слова всерьез. Хотя сама я глубоко убеждена — можно привести лошадь к водопою, но нельзя вынудить ее пить. Точно так же не вынудишь человека включить мозги и начать учиться. В любом случае, мне глубоко отвратительна мысль о насилии над личностью. Стараюсь не допускать его по отношению к себе — и не умею применять к другим. Что, самокритично добавлю, составляет мой огромный минус как педагога. Преподаватель вне зависимости от личных пристрастий обязан иметь в своем рабочем арсенале все реальные методы воздействия на студентов (хочется неполиткорректно добавить — включая хорошо вымоченные розги). А в некоторых ситуациях профессионализм, увы, подсказывает: наилучшим вариантом было бы по-настоящему разозлиться и повысить голос. Так уж приучили бедняг в школе и дома — пока взрослый говорит спокойно, его можно не слушать.
Я пару раз честно пыталась разозлиться — не получается. А имитацией молодежь не обманешь, не стоит и трудиться. Правда, у меня есть личное секретное оружие. Помните классическое «посмотрит — рублем подарит»? Это, похоже, про меня.
Например, еду я недавно в трамвае. Ноги гудят, свободных мест нет. Женщина рядом со мной собралась выходить, но сесть я не успела — меня опередил мужчина лет сорока. Молнией прошмыгнув перед моим носом, он плюхнулся на сиденье, не прекращая громко беседовать по мобильному телефону. Мы уже успели благодаря попутчику просветиться по массе важных для каждого пассажира вопросов — о ценах на оптовую партию древесностружечной плиты, о правильном выборе шифера и для разнообразия даже о Нинке-стерве… а сколько еще предстояло узнать.
Я невольно мазнула по удачливому конкуренту глазами — ведь уже не юноша, а какой прыткий! Мне с моим варикозом его вовек не обогнать, даже пытаться нечего. Обнаружив, что говорливый тип смотрит в моем направлении, я моментально потупилась. В конце концов, я не инвалид с костылем, и уступать мне место никто не обязан.
Не тут-то было! Мужчина поперхнулся, прервал беседу и, вскочив, выдавил: «Садитесь!» Было видно — предложение далось ему с трудом. Возможно, он вообще произносил подобное впервые в жизни и чувствовал себя не лучше героя Достоевского, видящего, как горит в камине вожделенный мильон. Я, пожалев бедолагу, сообщила, что мне скоро выходить. «А вы все равно садитесь», — мрачно заявил незнакомец и для верности пихнул меня так, что я повалилась на сиденье.
Вот какова гипнотическая сила взгляда преподавателя с многолетним стажем! Студентов тоже иногда пронимает. Начнут привычное «бля», увидят мои глаза и поспешно исправляются — «блин, Александра Игоревна, это был блин, честное слово!». Впрочем, я пресекаю и «блины». У меня наготове коварное предложение. Мол, поскольку окружающим совершенно не хочется слышать, как вы ругаетесь, а вам охота поругаться, давайте пойдем на компромисс. Вы используете любые слова, включая матерные, однако не вслух, а про себя. И все довольны.
Поначалу простодушный собеседник приходит в восторг — взрослые разрешили выражаться матом! Правда, тут же превращается в заику, не способного внятно произнести ни одной фразы. Потом начинает жалобно просить: «А можно, блин будет вслух, это ведь не ругательство?» Я скромно парирую: «Но вы же в него вкладываете негативный смысл, не правда ли? А нам хватает собственного негатива, зачем еще и ваш…» Присутствующие студенты, не в силах противиться несокрушимой логике, потрясенно подтверждают: «Да, чужой негатив нам ни к чему, препод дело говорит, ты уж постарайся, Леха!»