Book.

Получается, зря я расхвасталась. Как ни крути, визуального воздействия на учащихся недостаточно — требуется вербальное. Увы, доходчивые термины из трех или пяти букв, в зависимости от пола адресата, я не употребляю даже в мыслях. Приходится настырно талдычить: «Надеюсь, вы помните, что не выполненное вовремя расчетное задание вам все равно придется потом сдавать, только в большем объеме? Полагаю, вы понимаете, что здравомыслящий человек перепишет контрольную сразу, а не отложит на зачетную неделю, когда у него и так будет масса забот? Довожу до вашего сведения удивительный факт: если вы прогуляли занятие, вам придется осваивать этот материал самому, что гораздо сложнее».

— Ой, так, значит, можно прогуливать? — обязательно радуется кто-то.

Однажды я, не удержавшись, брякнула в ответ:

— Сколько угодно — при условии, что ваша фамилия Перельман.

И не надо политкорректно заявлять, что все мы равны, — поверю, только когда каждый из нас докажет гипотезу Пуанкаре.

У меня как-то был студент, сразу предупредивший: он работает, поэтому на занятия намерен ходить редко. Уточнив, не ошибся ли юноша в расстановке приоритетов, я спела ему свою коронную арию, тот кивнул и испарился. В следующий раз он появился лишь на контрольной, не смог ничего решить, сказал: «Ага, ясно», — и возник снова через неделю ровно с тем минимумом знаний, который требовался, чтобы ее переписать. Аналогично было и на экзамене — вытащил билет, посидел рядом со мной, внимательно вникая в суть вопросов и не зная ответов, в какой-то момент сообщил: «Извините, я приду на пересдачу», — и там быстро получил твердую тройку.

Наверное, это страшное заявление для педагога, но парень вызывал у меня огромную симпатию. Куда большую, чем многие, предпочитающие жалобно канючить: «Ну поставьте, пожалуйста! Я же ходил! У меня же написано!» Я обычно спокойно парирую: «Предмет называется математика, а не ходьба или письмо».

Все это я к тому, что каждый сам волен решать, как ему будет лучше, лишь бы, говоря по-современному, «отвечал потом за базар», не сваливая на окружающих. По мне, это и есть свобода, причем именно в студенческие годы она максимальна. Работу вряд ли пропустишь, даже если куда продуктивнее сделать ее дома. А вот занятия прогулять в принципе можно. Только зачем, если там ждут люди, с которыми тебе интересно? Пубертатный период позади, тело и мозг уже вполне развиты, но еще не закоснели и легко идут навстречу вашим желаниям и ежеминутно меняющейся ситуации. Правда же, все вы помните это счастливое время полноты жизни и светлых надежд? Пускай оно не повторится, но оно было, было!

Когда я первый год преподавала в институте и ненамного отличалась по возрасту от своих студентов, произошел вроде бы ординарный, однако запомнившийся мне надолго случай. Был тот суровый апрельский день, когда у нас в стране впервые официально отпустили цены на некоторые, как принято выражаться, товары широкого потребления. Это сейчас мы — бывалые бойцы, которым любая буря нипочем, а тогда являлись избалованными детьми застоя, привыкшими к стабильности, и простодушно выкрикивали хором: «Перемен хотим, перемен!»

Вот и дождались светлого часа. Забежав вечером в продуктовый магазин, я схватилась за сердце. Колбаса, намеченная на ужин, подорожала втрое. А зарплата ассистента, увы, и в те времена была не слишком высока.

Я выскочила на улицу, так и не рискнув раскрыть кошелек. Навстречу мне двигались мрачные люди, ссутулившиеся, словно груз новых цен лежал у каждого на плечах. Они, казалось, не видели друг друга, и это было к лучшему, поскольку лица выражали такое отчаяние, что от человека легко было ожидать самого страшного. Я и сама поймала себя на том, что волочу ноги и громко стенаю. И вдруг среди этого потока мелькнул знакомый силуэт.

— Здравствуйте, Александра Игоревна! — радостно приветствовала меня ученица. — Хорошо-то как, да?

— Хорошо? — опешила я.

— Ну да. Весна, солнышко…

Украшенные яркими цветочками легкие туфельки девушки были залеплены грязью, жирным слоем покрывавшей асфальт. Ледяной ветер трепал волосы, не прикрытые шапкой. Нос покраснел, щеки же, напротив, подозрительно побелели. Но она так искренне, восторженно улыбалась, что я невольно ответила тем же.

Нас разделяло всего несколько лет — и непреодолимая пропасть. Пойдя работать, перешагиваешь некий психологический рубеж, становишься другим. Быт обступает тебя со всех сторон, и от него никуда не деться. Но я не хочу забывать, что, помимо цен, есть еще весна и солнышко. Даже в том случае, когда, чтобы их увидеть, необходимо особое зрение.

«Ага! — заметит наблюдательный читатель. — Ага-ага-ага! Да вы сама себе противоречите. В предисловии утверждали, что нелепо любить человека за его возраст, а теперь запели совсем другое». И я не без гордости признаю: «Да, противоречу иногда. А по-вашему, математик — не женщина, что ли?» Действительно, имею я право расслабиться хотя бы во внерабочее время! Кто из нас, барышни, всегда логичен, пусть первой бросит в меня камень… но уверена — мне бояться нечего. Что касается сильного пола — подозреваю, мои тексты способны читать лишь лучшие его представители, а они не кидаются камнями в беззащитных дам, даже поймав их на вранье… ладно уж, открою тайну — на литературном приеме под названием «провокация».

Именно в тот тяжелый апрельский день я особенно остро ощутила, как правильно выбрала специальность. Я всегда среди них — тех, кому семнадцать. И они дают мне не меньше, чем я им. Дают то, чего не получишь от практичных, давно уже взрослых людей.

Я ведь и сама недавно была такою… или давно — давайте не будем считать, ладно? Помню, мама уехала на три недели, и я, дорвавшись, накупила почти на каждый вечер билетов в театр и лопала мороженое буквально до посинения, а потом с удивлением обнаружила, что денег осталось — кот наплакал (если, конечно, предположить, что коты плачут. Ладно, пусть будет — кур накакал). Пришлось питаться по экономичному варианту. Я наварила огромную кастрюлю гречневой каши и трижды в день черпала прямо оттуда деревянной ложкой, чтобы не мыть потом тарелку. Зато запивала свежезаваренным черным кофе из тончайшей фарфоровой чашечки.

И вот ко мне в гости приехала подруга Галя. В отличие от меня, рассеянного математика, Галя училась на историческом факультете и принадлежала к представителям высокой культуры. У нее даже имелась специальная тетрадка, в которую она выписывала необходимые каждому порядочному человеку сведения — например, как следует рассадить гостей на Большом Торжественном Приеме, какие им подать бокалы и тарелки, как разделывать омаров и чем открывать устрицы.

Галя повела меня в специализированный винный магазин. Голубоглазая, тоненькая, с гривой кудрявых волос, она довольно странно смотрелась на фоне мужчин, жадным взором изучающих бутылки, однако держалась весьма уверенно.