На миг мне почудилось, что она вот-вот улыбнется. Она, как и я, вспомнила Эдвина. Но это был лишь миг. Затем ее лицо стало холодным, а подбородок вновь вздернулся под решительным углом.
— Да, — сказала она.
— Вы помните злополучное завершение пиршества?
— Ну и?
— Если вы помните все ясно, то должны помнить, что вина была не моя, а Укриджа.
— Ну и?
— Досадило профессору Деррику его поведение. Но в результате мне предстояло лишиться чудеснейшей дружбы, какая когда-либо выпадала на мою долю…
На мгновение я умолк. Она чуть ниже склонилась к альбому, но промолчала.
— …и только из-за бестактности призового идиота.
— Мистер Укридж мне нравится.
— Мне он тоже нравится. Но не могу отрицать, что иногда он бывает последним идиотом.
— Ну и?
— Естественно, мне хотелось все загладить. И я подумал, что лучшим способом было бы оказать услугу вашему отцу. И когда я поглядел, как он удит, видимо, тут меня и осенила мысль о перевернувшейся лодке. Я горячо надеялся, что она перевернется сама собой. Но подобные происшествия случаются, только когда они никому не нужны. Вот я и решил устроить что-нибудь эдакое.
— И не подумали, каким потрясением это будет для моего отца.
— Нет, подумал. И принимал очень близко к сердцу.
— Но тем не менее не остановились в своем намерении утопить его.
— С чрезвычайной неохотой.
Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. В ее глазах я не увидел и намека на прощение.
— Вы вели себя отвратительно, — сказала она.
— Я повел рискованную игру и проиграл. А теперь терплю последствия. Если бы мне улыбнулась удача, все было бы прекрасно. Но удача мне не улыбнулась, и я не собираюсь сетовать из-за этого. Но я благодарен, что вы разрешили мне объяснить. Мне не хотелось, чтобы вы и дальше думали, будто я позволяю себе такие шутки с друзьями смеха ради. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать. Вы были очень добры, что выслушали меня. Прощайте, мисс Деррик.
Я поднялся с земли.
— Вы уходите?
— А что еще мне остается?
— Пожалуйста, сядьте.
— Но вам хочется побыть одной…
— Сядьте, пожалуйста!
Повернутую ко мне щеку окрасил румянец, а подбородок вздернулся еще выше.
Я сел.
На западе небо обрело цвет помятой вишни. Солнце скрылось за горизонтом, море выглядело холодным и свинцовым. Дрозд давным-давно улетел.
— Я рада, что вы рассказали мне об этом, мистер Гарнет.
Она обмакнула кисточку в кружечку.
— Потому что мне не нравится дурно думать о… о людях.
Она наклонилась к рисунку.
— Хотя я по-прежнему думаю, что вы поступили очень плохо. И, боюсь, папа никогда не простит вам ваш поступок.
Ее папа! Как будто он имел хоть какое-то значение.
— Но вы, вы простите? — сказал я пылко.
— Я думаю, что вы не так виноваты, как мне казалось раньше.
— И только?
— Вы не можете избежать всех последствий. Вы совершили большую глупость.
— Я не устоял перед соблазном.
Небо стало тускло-серым. Смеркалось. Трава, на которой я сидел, намокла от росы.
Я встал.
— Не слишком ли темно для этюдов? — сказал я. — Вы уверены, что не простудитесь? Тут очень сыро.
— Пожалуй. И уже поздно.
Она закрыла коробку с красками и вылила воду из кружечки на траву.
— Могу я помочь вам нести ваши вещи? — сказал я.
Мне кажется, она заколебалась, но лишь на секунду.
Я завладел складным табуретом, и мы отправились в обратный путь.
Мы оба молчали, поддавшись чарам тихого летнего вечера.
— И в воздухе торжественная тишь, — сказала она негромко. — Я люблю этот обрыв, мистер Гарнет. Самое умиротворяющее место в мире.
— Я в этом убедился сегодня вечером.
Она быстро взглянула на меня.
— Вы не очень хорошо выглядите, — сказала она. — Вы уверены, что не переутомляетесь?
— Нет, дело не в том.
Почему-то мы остановились, словно по взаимному согласию, и повернулись лицом друг к другу. В ее глазах было выражение, какого раньше я никогда в них не видел. Сумерки повисли между нами и остальным миром, точно занавес. Мы были вместе — одни в нашем собственном мире.
— А в том, что вы сердились на меня.
Она засмеялась высоким неестественным смехом.
— Я полюбил вас с той минуты, как увидел, — сказал я упрямо.
Много часов спустя — во всяком случае, так мне чудилось — мы оказались у развилки, где наши пути расходились. Мы остановились, и у меня возникло ощущение, будто я внезапно и жестоко сброшен в скучный, полный будничных забот мир с какой-то дальней и несравненно более приятной планеты. Думаю, Филлис испытала похожее чувство, потому что мы внезапно стали чрезвычайно практичными и деловитыми.
— Но твой отец, — сказал я.
— В том-то и трудность.
— Он не даст нам своего благословения.
— Боюсь, никогда.
— Ты не могла бы уговорить его?
— Если бы речь шла о чем-то другом, то да. Но относительно этого — нет. Видишь ли, даже если бы ничего не произошло, ему было бы тяжело потерять меня именно сейчас. Из-за Норы.
— Норы?
— Моей сестры. В октябре ее свадьба. Не знаю, будем ли мы счастливы, как они.
— Счастливы! Да в сравнении с нами они будут слезы проливать! Хотя я и не знаю, кто он.
— Да Том же. Или ты хочешь сказать, что правда не знал?
— Том! Том Чейз?
— Ну да.
Я охнул.
— Будь я… не тем помянут, — сказал я. — Как подумаю, какие муки я терпел из-за этого негодяя, и понапрасну, просто не знаю, что сказать.
— Тебе не нравится Том?
— Очень нравится. С самого начала. Но я жутко ревновал к нему.
— Не может быть! Глупыш.
— Бесспорно. Он все время крутился возле тебя и называл «Филлис», и вообще вел себя так, будто вы с ним были героиней и героем музыкальной комедии. Так что мне было думать? Один раз я слышал, как вы распевали дуэты после обеда. И пришел к самому ужасному выводу.
— Когда это было? Что ты там делал?