Это паника такая началась. Первым бомж с клюкой прямо сквозь окно из вагона вышел. А второй бомжиха прямиком ему на спину приземлилась. А Дрюля как человек воспитанный перед собой блондинку пропустил — а затем и остальные все состав освободили.
И всё.
И все стоят: поезд стоит, народ стоит. Все стоят, ничего не происходит, а все чего-то ждут. У нас так принято: если говорят «Сейчас ка-а-ак!..» — и ничего не происходит, значит, нужно подождать. И все чего-то ждут, потому что всё равно больше ничего не остается; а все чего-то ждут.
А Дрюля поспешил паузой воспользоваться. Дрюля рот раскрыл, он опять его раскрыл, только Дрюля рот раскрыл — а ему блондинка отвечает:
— Ты мне тоже нравишься, — без обиняков блондинка говорит, — давай-ка ближе к телу, — заявляет, — если ты сегодня при деньгах, то можем сразу здесь договориться, ну а если нет, то когда-нибудь еще где-нибудь увидимся. Деньги ваши — тело наше, а на нет и тела нет; а если денег вовсе нет — извини, красавчик, обознался.
А Дрюля рот закрыл и бумажник вынул. Ага, у него ж бюджет не государственный, а бездефицитный, потому что Дрюля, между прочим, стоматологом работает. Это вместо хеппи-энда — потому что Дрюля, кстати говоря, очень неплохим стоматологом работает.
Это вместо хеппи-энда, но пока не хеппи-энд. Пока еще народ в основном в себя приходит. Кто как: кто брюзжит, а кто блажит, а кое-кто в кустах дрожит…
Правильно, «Последний день Помпеи» с перепугу сразу разобрали. А кому бумаги в твердом переплете не досталось, те по назначению прочую культуру оценили, чтобы не сказать, что по достоинству они ее употребили. А кому газеты мало, те запали на журналы: «Стресс-интим», «Процесс-интим», «Большевик» — и тот интим, потому что он снаружи глянцевый, а внутри он пористый и мягкий.
А немного погодя пиво-воды-бутерброды малость оживились. Поначалу малость оживились:
— Пиво, кола, пепси-кола… — а потом как для прикола: — Кока-кола! херши-кола! — а народ предпринимателей сперва на херши скопом шлет, а затем колом по херши обещает, ну а после — ничего, только деньги платит.
Народу предлагают:
— Вот мороженая каша! в каше «Митя», «Маша», «Даша»! — а народ берет. Поезд встал и не идет, а народ не столько ждет, сколько как всегда живет: кто-то ест, а кто-то пьет, а кто-то деньги загребет — а народ наоборот. А поезд дальше не идет — а народ на самом деле приспособился.
А побирушки даже раньше коммивояжеров оклемались. Как бомжиха у бомжа на шее обустроилась, так она оттуда не слезает. Он ее клюкой во имя Господа стегает, а она его ногами погоняет. Он клюкой стебает, а бомжиха:
— Жалко, да? жалко? на машину жалко?! — а он клюкой, а она верхом; он именем Его, а она галопом вдоль вагонов гонит.
А за ними на рысях:
— Государственная налоговая инспекция! государственная налоговая инспекция!!
А дальше хором голосят:
— Поможите, граждане, чем можете! поможите, граждане, чем можете! — а народ дает; народ уже даже не звереет, но всё равно дает. — Государственная налоговая инспекция! — Люди добрые!..
Люди!!!
Это я уже от себя добавил. То есть это я теперь от себя добавил, а тогда в поезде еще одна очень живописная команда ехала. Замечательная публика: он, она, собака. Совершенно замечательная: он умный, она обаятельная, а собака дог.
Верно, умный — это я, обаятельная — это у меня жена такая обаятельная, а собаке за меня даже стыдно стало, когда я про себя по достоинству о людях отозвался. Ну, люди! ну, люди!! ну, люди, мать вашу ети, прамама ваша йети…
Нет, это-то как раз не я сказал — это пес в ответ тогда с осуждением подумал.
Впрочем, мы с Вежиной ему возражать не стали. И развития сюжета дожидаться мы не стали, а взяли и ушли, тем более в тот раз мы без цели за город поехали. Просто прогуляться за город мы ехали, нам на самом деле, что сейчас, что через час — по большому счету нам безразлично было.
Это нам, в частности, безразлично было, но вообще-то в жизни очень важно вовремя сойти. В том числе сойти с ума тоже важно вовремя, то есть наряду со всеми, вместе с окружающей средой. Почему? А потому, что в противоположном случае слишком велик шанс оказаться в сумасшедшем доме — в грандиозном, эпохальном, историческом, но сумасшедшем доме.
Я же говорил, что история лирическая получается.
Санкт-Петербург, 1998
Именем его императорского величества, государя императора Петра Первого, объявляю ревизию сему сумасшедшему дому!
В. М. Гаршин
Год 1985
В первый раз словечко «перестройка», проговоренное свежеиспеченным Генеральным секретарем, этим историческим межеумком и путаником, Миха услыхал в сумасшедшем доме. Прозвучало это забавно, но рукоделие бывалого мужика Петровича, который из двух проводочков и пары краденных у стервозной сестры-хозяйки бритвенных лезвий мастрячил примитивный кипятильник, заслуживало несравненно большего внимания.
Само собою, подобные приспособления, а также чай, кофе, а кроме того колющие и режущие предметы были здесь категорически запрещены, равно как и спички, а сигареты выдавались по шесть штук в день — разумеется, тем счастливчикам, кому их приносили посетители.
Прежний кипятильник — нормальный, заводского производства, накануне при дежурном обыске «сгорел» вместе со всем содержимым одного из тайников. Михаил, пристрастившийся в психушке к чифирю, собирался во время сегодняшней свиданки заказать новый, однако же запамятовал.
Навещали его активно, скучать не приходилось. С утра пожаловала мать, но, как всегда, ничего другого, кроме застарелого взаимного раздражения, у них не получилось. Следом заглянула безотказная Катюша и мило сообщила, что выходит замуж. Потом с избытком был шебутной приятель Дрюля, а под занавес объявилась Инга, принесла нелепые леденцы и вздорное печенье и шепнула, что прочее у Ромки, а он внизу. Затем время вышло, хамоватый санитар Иваныч начал поторапливать, заводная Инга с удовольствием с ним повздорила, а Миха под шумок из окна курилки спустил веревку — что называется, «пустил коня» — и благополучно поднял на второй этаж пакет с блоком сигарет, спичками и пятью пачками заварки…
Диана снова не пришла, но и без того засуетиться и запамятовать про пресловутый кипятильник было в общем-то немудрено, паче чаяния забывчивость Миху не обескуражила. Нужный ему диагноз дозревал, если уже не дозрел и даже перезрел, судя по тому количеству таблеток, какое трижды на дню отправлял он в рот, за щеку, а дальше в унитаз. По всем местным приметам его утомительный двухмесячный флирт с психиатрией через неделю-другую должен был ненавязчиво разрешиться желанным освобождением от армейской службы, так что именно теперь грубые нарушения больничного режима были Михаилу противопоказаны.