Если бы в нашем распоряжении были соответствующие письменные документы, мы наверняка бы нашли свидетельства того, что Чингисхан и Аттила заявляли о своих гуманитарных намерениях. В одной только истории США полно таких иллюстраций: например, Теодор Рузвельт приводил гуманитарные мотивы в оправдание покорения Дальнего Запада, в ходе которого было практически истреблено коренное население (такой же результат к тому времени был уже достигнут на Востоке): «справедливейшей из всех войн, безусловно, является война с дикарями» или установление господства «преобладающих мировых рас» [77] .
Когда завоеватели оканчивали свои «безусловно, справедливейшие» войны — «дело выкорчевывания лесов и индейцев и установления своих естественных границ», как это описывается в самой популярной современной книге по истории дипломатии [78] , они выходили во внешний мир, неизменно руководствуясь возвышенными гуманитарными мотивами. В 1898 году им очень своевременно удалась интервенция на Кубу, позволившая предотвратить ее освобождение от Испании и превратившая ее «фактически в колонию» Соединенных Штатов (по словам двух гарвардских историков), — тем самым была достигнута изначальная цель новоиспеченных свободных Штатов в области внешней политики [79] . Это вторжение самонадеянно объяснялось «интересами цивилизации, гуманности и свободы». «Мы взяли в руки оружие, подчиняясь исключительно соображениям гуманности и желая исполнить свои высокие общественные и моральные обязательства», — ораторствовал президент Мак-Кинли, действовавший «во имя гуманности», «во имя цивилизации». Очевидно, что Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон были совершенно согласны с ним, равно как и все ведущие ученые и интеллектуалы американской истории вплоть до наших дней.
Несколько труднее было представить в подобном свете завоевание Филиппин, поскольку в этой очередной «безусловно, справедливейшей» из войн старые борцы с «индейцами» оставили за собой сотни тысяч трупов. Но и эта задача оказалась осуществимой — ко всеобщим аплодисментам, которые слышатся до сих пор [80] . Президент признался, что он не полностью заручился согласием филиппинцев, чтобы «исполнить великий акт во благо гуманности», который он и предпринял. Но в этом не было необходимости: «Мы повиновались высокому моральному обязательству, возложенному на нас и не требующему чьего-либо согласия. Мы поступали как должно по отношению к ним, ибо это Бог пролил свет на то, что нам должно делать, это было согласно с нашим разумом и одобрено цивилизацией… Освободителю некогда обсуждать с освобождаемыми важные вопросы, касающиеся свободы и власти, когда освобождаемые стреляют в своих спасителей».
Здесь США не делали ничего нового, они только обогащали опыт применения собственных моделей и методов своих предшественников. После нескольких столетий подобной практики в конце девятнадцатого века появилось соглашение европейцев об обязанности цивилизованных наций делать все возможное для облегчения положения отсталых народов мира — от Китая до Африки и Среднего Востока, включая сербов, то есть всех «жителей Востока, а значит лгунов, ловкачей и мастеров по части отговорок», как германский кайзер брякнул в самом сердце Европы [81] . Последствия подобной позиции в комментариях не нуждаются.
Более рассудительные лидеры отдавали себе отчет в том, что они делают, и порой описывали свои действия с большой точностью, как, например, Уинстон Черчилль, в январе 1914 года представивший своим коллегам по кабинету министров записку, в которой разъяснялась необходимость повышения военных расходов: «Мы не юный народ с невинной историей и скудным наследием. Мы сосредоточили в своих руках… непропорционально огромную долю мировых богатств и торговли. Мы полностью удовлетворили свои территориальные претензии, и когда мы требуем, чтобы нас оставили в покое и не мешали наслаждаться своей большой и роскошной собственностью, в основном приобретенной посредством насилия и с помощью силы же главным образом сохраняемой, то другим подобное требование часто кажется менее обоснованным, чем нам самим».
Черчилль понимал, что даже в свободном обществе эти откровения не предназначены «для широкого потребления». Фразы, выделенные курсивом, не вошли в вариант, представленный в его книге «Мировой кризис», написанной в 1920-х гг. Ставшие известными лишь недавно, они едва ли заняли более заметное место в интеллектуальной культуре и системе образования, чем многие другие им подобные слова и дела, — например, энергичные выступления того же Черчилля в пользу применения отравляющих веществ против курдов и других нецивилизованных племен и реализация такой возможности, ныне благополучно вымаранная из его биографий [82] .
Поскольку история богата и разнообразна, и многие ее факты хорошо известны, то было бы весьма интересно проследить, как беспечно развивают и даже превозносят идею «нового гуманизма» люди с большими заслугами в области защиты прав человека. Взять, к примеру, Майкла Гленнона, который пятнадцать лет назад осудил механизм «сознательного игнорирования», созданный для того, чтобы закрывать глаза на ужасные вещи, творимые в то время главным цивилизованным государством, хотя оснований для подобного осуждения было не меньше и до, и после того периода. Занимая такую же позицию и сегодня, Гленнон представляет знакомые «досточтимые» идеи как новую точку отсчета, верно избранную цивилизованными государствами, которые теперь должны отказаться от непригодной «анти-интервенционистской» структуры, созданной после Второй мировой войны, и признать, что «провалы старой системы были катастрофическими» [83] . Катастрофическими они были без всякого сомнения. Достаточно вспомнить только один ярчайший пример: тогда такие массовые бесчинства, как войны в Индокитае, США не могли бы даже начать под носом у Объединенных Наций из боязни того, что действия главного цивилизованного государства могут лишить смысла само существование ООН, — и это едва ли единственный пример (но единственный не упомянутый Гленноном, хотя он вполне обоснованно вспоминает советское вторжение в Афганистан). И еще можно вспомнить, что произошло после того, как Международный Суд осмелился оскорбить хозяина, обвинив его в «незаконном применении силы» и обязав прекратить это применение и выплатить существенную компенсацию пострадавшей стороне, а также известные нам — по крайней мере, мы должны это знать, — два государства, заблокировавшие своим вето акцию ООН, когда более тридцати лет назад в процессе освобождения колониальных государств Данная организация вышла из-под их контроля.
Но эти примеры — не из тех, которые имеют в виду Гленнон и другие. Те, что приводит он, поучительны, но я оставлю их в стороне, отметив только основной пример, который он предлагает в доказательство радужных перспектив «нового интервенционизма»: натовская задача восстановления «международной справедливости» в Косове и прекращения «этнических чисток», которая «очевидно, является тем, что США и НАТО как раз недавно начали выполнять». Это настолько «очевидно», что не требует каких-то доказательств или свидетельств, — все та же знакомая нам позиция, как и констатация совпадения по времени этнических чисток и акций НАТО, предпринятых якобы с целью их прекращения.