Они нам даже не альтернативы диктуют – нам диктуют требования и условия.

Возвращаюсь к началу – может быть, пора рассматривать нашу страну-остаток как белый лист? Русский человек снова получил возможность бродить. Вспомни Петра Яковлевича – быть странником на этой земле, решая, с кем и в какие союзы соединяться. Приняв продиктованное кредиторами СССР объединение в государство Российская Федерация – это мне Пол Гобл14 рассказывал, – Россия попала в ложное положение. Охрана абсурдных рубежей, войны на рубежах, отложения регионов, сепаратизм, а также драка за свое место в мире, то есть за старое кресло СССР. Отстаивая продавленное кресло великой державы, мы тратим на это ресурсы Сибири, прячась от реального мира.

И еще при этом Япония с Китаем претендуют на наше сырье.

И я ставлю вопрос: видишь ли ты в поражении Союза катастрофу? Я тебя спрашиваю! Доросли мы до осознания катастрофы? Или хорохоримся, а про себя думаем: ничего, пустяк, техническое поражение. Всегда мыслим реванш.

Да, так вопрос может быть поставлен. Но возникает проблема предварительных условий реванша. Не врозь взятые они, а сочлененные и достаточно целостные.

Сперва создадим проектный комплекс – модуль предварительных начал государства. И уже в его рамках поведем реформы. Жизни надо дать дотянуться до мысли. Выиграть время, чтобы на сцену вышли люди, а не функционеры с отработанной биографией. И главное, нужна синхронность в изобретении нового мирового порядка. От державности, засевшей в клетке человеческого существования, перейти к индивидуальному человеческому существованию в полном смысле – к человеческому быть. Провинциализация, которую ты предложил, идеальна для этого. Но увы, она тоже переводима на русский.

Смешной вопрос, конечно. Он всегда смешной, если речь идет о человеке как о рабе и господине собственной мысли, своего сознания. Пусть Чаадаев поставил вопрос о России ложно, но Герцен этой «ложностью» напитался, и пошло-поехало. А что, можно было по-другому?

Почему по-другому нельзя? Конечно, можно было и по-другому. Наверняка по-другому можно. И по-третьему, наверное, можно тоже. Что за бедность вариантов?

Глеб, это не бедность. Это рок. Так сложилась Россия с XV–XVI веков. Из-за аритмии в схеме Мира-Человечества Россия стала глобальным маргиналом перехода. На основе опережения ее развитыми и осознания своей уязвимости в роли «отсталой».

Чаадаев в Первом письме, письме-вступлении к прочим письмам, вспомнил о монголах, которые нас завоевали. Если взглянуть на ситуацию глазом Чаадаева – нет, по-другому нельзя. Чувство слишком гигантской сцены. То, что открылось князю Сергею Трубецкому, который не от робости ведь не пошел на Сенатскую площадь. Он, диктатор, отказался от диктатуры, как анти-Пестель, осознавший иллюзорность пестелевского переустройства России. Ладно, мы победим, ну и что? Как распорядимся успехом в Петербурге? И как спроецируем новое государство на всю Россию?

Либо прав Пестель – дикий террор, рубим головы направо-налево. Причем рубить надо много и быстро! Никакой тебе Франции, растянутой на десять лет, только всех и разом! Либо все совершенно иначе, и тут важный пробел в практике управления. Сенат, располагающий своей почтой, – единственное учреждение, способное что-либо сделать так, чтоб узнала Россия. И 14 декабря 1825 года вдруг кажется князю-диктатору несоответственным ее жуткому пространству. Этой пустыне гоголевской, где одна почтовая станция и один станционный смотритель, отвечающий: нет лошадей!

Вот тебе то же, что Чаадаев, но на государственном языке.

042

Русская мысль – не академическая философия, а мысль, занятая Россией. Чаадаев и Герцен, его несознавшийся ученик. Чтобы войти в мировую историю, Россия должна ее изменить. «В истории мы гостящие». Всеядность Герцена в выборе средств.

Михаил Гефтер: Философская мысль, которая работает с категориями и занимается систематикой, появилась в России довольно поздно и в XIX веке не имела влияния.

Глеб Павловский: Она жила себе внутри университетской системы и профессорствовала.

Серьезным предметом мирового масштаба стала не профессионально философская активность, а та мысль, которая действенно, страстно, тяжко занята была только Россией. Прояснением ее отношения к Миру, в которое ей надо было втянуть все и всех.

В России Чаадаев не так уж и предусмотрен. Что-то бродило у него в голове адъютантской, что-то он в биографии передвинул, когда вышел в отставку. Там бы и ты ушел в отставку, и я бы ушел, это ясно. В сущности, у него был один ученик, и тот не желал признаться в ученичестве. Герцен двусмысленно вел себя по отношению к Чаадаеву.

Но и учитель не очень стремился признать ученика.

Да, но тот сумасшедший. Герцен – одареннейшая натура и как размышляющий человек, в Письмах об изучении природы, и как писатель, правда не бог весть что. Тем не менее ниоткуда не видно, что без Чаадаева он стал бы Герценом. Чаадаев навел его на мысль, что России, находясь извне мировой истории, удастся войти в нее, только изменив самое мировую историю.

Мысль не сформулирована Герценом так открыто. Это реконструкция его логики. В такой прямой форме я не припомню ее у Герцена.

Герцен слишком хорошо пишет. Прочтешь – ах, и тут же забыл. Чересчур стильно. А с другой стороны, вот действительно ученик Петра Яковлевича! В идею, что есть мыслящее движение, втягивает русский комплекс пространства. Для европейца это же не мучительный вопрос. С появлением Америки и ее колонизацией возникла трудность, но та быстро регионализировалась. Потом Америка ушла и зажила своей жизнью, а мы тут распялены Евразией постоянно.

Одомашнивает пространство по Герцену мещанство. Мещанская Европа, к ней у него никакого презрения. Одомашнивание – это социальное отвердевание События, приручение результата. Вот где в Герцене засел Чаадаев! Благодаря кровавым перетасовкам Европа оказалась в мировой истории. Почему в истории она? Потому что в своей кровавой мешанине устраивалась сама, а нас, дескать, туда ввели, и не принялось. В истории мы гостящие. Это пассивно-активное состояние мучительно, что выражает себя в русском жизнеустройстве. Когда существуешь, не участвуя в истории как своей.

Иначе Чаадаева не прочтешь! И для Герцена в этом ничего противоестественного. Тут на Герцена влияние Гете сильное, теории метаморфоза15. Россия в данном случае движется в направлении и истории, и науки; Чаадаеву это не интересно, а для Герцена важно. История наук согласуема с историей философии. И в России подготовлена почва, есть община.

Для Герцена принципиально не важно, кто снимет препятствие для России на ее возврате в историю. Царь? Неплохо. Молодые пойдут в народ? Тоже славно, им в пример декабристы. Герцен сотворил декабризм в роли первообраза России, возвращающейся в историю. Из Некрополиса, придуманного за него Чаадаевым. Либеральные шатания Герцена – выдумка. А были – Чаадаев и литература, Пушкин и Гоголь.