Опасность диванного активизма в авторитарном государстве заключается в том, что у молодежи может сложиться неверное впечатление, будто это политика иного рода: цифровая, но при этом ведущая к реальным изменениям, всецело выражающаяся в сетевых кампаниях, открытых письмах, вольнодумных фотожабах и сердитых твитах. Может показаться, что она не только целесообразна, но и предпочтительнее неэффективной, утомительной, рискованной и по большей части устаревшей политики, которую вели оппозиционные движения прошлого. Но, кроме одного-двух исключений, едва ли можно говорить о чем-то новом. Скорее отсутствие развлечений, которое восполнил интернет – возможность сбежать из отвратительной и скучной авторитарной политической действительности, – уведет следующее поколение недовольных еще дальше от традиционной оппозиционной политики. Стремление отбросить старые методы особенно заметно в странах со слабыми, неэффективными, неорганизованными оппозиционными движениями. Часто бессилие таких движений в борьбе с правительством вызывает у молодежи больший гнев, чем действия самих правительств. Однако, нравится нам это или нет, подобные движения зачастую представляют единственную надежду авторитарных обществ. У молодежи нет иного выбора, кроме как присоединиться к этим движениям и попытаться изменить их изнутри. Обличение правительства и переезд на ПМЖ в Твиттерландию не помогут оживить угасающий политический процесс во многих из этих стран.
“Если оценивать влияние [новых медиа на арабский мир], то это скорее средство для снятия стресса, чем механизм политических перемен”, – пишет Рами Хури, колумнист ливанской газеты “Дейли стар”. Он опасается, что влияние подобных технологий на политический протест на Ближнем Востоке окажется в целом негативным: “Блогинга, чтения крамольных сайтов и обмена провокационными эс-эм-эс… с точки зрения многих молодых людей вполне достаточно. Такого рода занятия, однако, по сути превращают человека из участника событий в наблюдателя, а потенциальный акт массовой политической деятельности, мобилизации, демонстрации или голосования – в пассивное, безопасное частное развлечение”. Г-н Хури, возможно, преувеличивает (на счету ближневосточных цифровых активистов немало достижений, особенно в части документирования бесчинств полиции), но его озабоченность вопросами долгосрочного влияния сетевого политики на политику в целом оправданна.
Я вижу, как миры традиционной и сетевой политики сталкиваются у меня на родине, в Беларуси, и замечаю у молодежи излишне восторженное отношение к сетевой политике.
Многие молодые люди, разочарованные в оппозиции, неспособной бросить вызов авторитарному правителю страны, начинают недоумевать, зачем им все эти муниципальные собрания, в которых вечно пусто, а также нечестные выборы, непомерные штрафы и неминуемое попадание за решетку, если интернет позволяет заниматься политикой анонимно, на безопасном расстоянии и без особенных затрат. Но это не более чем утопия: ни сердитые твиты, ни эс-эм-эс, как бы они ни были красноречивы, пока не смогли возродить демократический дух в массах, которые в большинстве своем погрязли в болоте пропаганды и гедонизма, устроенном для них правительством, хорошо усвоившим урок Хаксли. В условиях, когда большинство белорусов посещают Сеть, чтобы наесться до отвала бесплатных развлечений в “Ю-Тьюбе” и ЖЖ, пытаясь укрыться от ужасной политической действительности, политическая деятельность требует чего-то большего, чем рассылка приглашений в антиправительственные группы в “Фейсбуке”, как бы убедительно они ни звучали.
Политикам не стоит игнорировать успехи активистов, которые во всем мире прибегают к помощи интернета и социальных медиа в своих целях, от кампании против пакистанского президента Первеза Мушаррафа до порицания компании “Шелл” за ее сомнительную деятельность в Нигерии и противодействия индийским фундаменталистам-женоненавистникам. Однако в то же время стоит помнить, что эти кампании, даже успешные, всегда сопряжены со скрытыми социальными, культурными и политическими издержками. Это касается в первую очередь кампаний, направленных против могущественных авторитарных государств. Одна из главных причин успеха манифестаций против FARC в Колумбии состоит в том, что протестующие выступали против группы, горячо нелюбимой правительством страны. Когда те же активисты применили в “Фейсбуке” свои ноу-хау для инициирования в сентябре 2009 года в Венесуэле античавистских протестов, они ожидали, что к кампании присоединятся до 60 миллионов человек по всему миру. Откликнулись всего несколько тысяч (к тому же Чавес инициировал собственную пропагандистскую кампанию и ответил “стихийными” народными протестами). Стоит критически отнестись к заявлениям Хиллари Клинтон, восхваляющей способность социальных сетей изменять мир, и ее британского коллеги Дэвида Милибэнда, который рассуждает о “всплеске гражданской активности” и о том, как новые медиа могут придать импульс поискам социальной справедливости. Хотя новые формы массовой политической деятельности и вправду появляются, они вполне могут обесценить, а не усилить более эффективные, проверенные временем методы.
За комплиментами, которыми американские дипломаты осыпали “Твиттер” за его “неоценимую роль” в иранских массовых протестах 2009 года, осталось незамеченным одно в высшей степени занятное обстоятельство. Позволяя иранцам публиковать фотографии и видеозаписи происходящего на улицах Тегерана, руководство “Твиттера” нарушило американское законодательство. Мало кто из сторонников “Твиттера” в СМИ заметил, что жесткие санкции, введенные правительством США в отношении Ирана, распространяются на американские ИТ-компании, включая те, которые предоставляют простым иранцам услуги в интернете.
В самом деле, американские санкции (за их соблюдением следят преимущественно Министерство финансов и Министерство торговли, далекие от киберутопистов из Госдепа) повредили развитию иранского сегмента интернета ничуть не меньше, чем репрессии в самом Иране. До марта 2010 года, то есть почти в течение года после волнений в Иране, граждане этой страны не могли легально ни скачать Google Chrome, ни позвонить по “Скайпу”, ни поговорить в MSN Messenger. Все эти сервисы, как и многие другие, подпадали под действие изощренной системы запретов, наложенных правительством США. Некоторые из этих запретов можно было обойти, но большинство американских компаний предпочитали избегать хлопот: издержки могли быть очень высокими, а вероятный доход от продажи иранцам интернет-рекламы не казался достаточно большим.
Большинство иранских оппозиционных групп, искавших хостинговую компанию для своих сайтов, сталкивались с нежеланием американцев сотрудничать. А у групп, которым повезло с европейскими или азиатскими провайдерами, возникли проблемы с оплатой доступа в интернет: системы электронных платежей вроде PayPal базируются в США и не вправе иметь дело с иранцами. Дальше – больше: тем, кто намерен пробиться сквозь многочисленные иранские файерволы и обойти блокировку сайтов наподобие “Твиттера”, не так легко это сделать: экспорт ПО, позволяющего обойти цензурные запреты, также подпадает под ограничения. Более того, большинство технологий шифрования данных подпадают под действие сложной системы экспортных спецправил, разрешений и изъятий из правил. Забавно, что различные некоммерческие организации, получающие спонсорскую помощь от американского правительства, продолжают обучать иранских оппозиционеров пользоваться многими из этих средств в обход санкций. В некотором смысле американские налогоплательщики помогают обучать иранцев пользоваться инструментами, которыми американское правительство пользоваться не позволяет.