Проблема большинства технических решений в том, что они сопряжены с такими издержками, о которых не подозревают даже самые рьяные их сторонники. Историк науки Лайза Рознер утверждает, что “технические решения (поскольку они устраняют симптомы, а не причины) вызывают неожиданные и вредные побочные эффекты, которые могут оказаться даже хуже, чем социальная проблема, которую с их помощью пытались решить”. С этим трудно не согласиться, особенно в случае интернета. Когда цифровую политическую деятельность объявляют новым основанием для ведения кампаний и организации, возникает вопрос, перевесят ли ее побочные эффекты (и расхождения традиционной оппозиции, практикующей политику старого образца – неважно, насколько она рискованна и скучна, – с молодым поколением, увлеченным кампаниями в “Фейсбуке” и “Твиттере”) преимущества, которые дают дешевые и простые коммуникации. Если неявные издержки цифровой политической деятельности предполагают убытки – утрату согласованности действий, принципов или даже угрозу жизнеспособности оппозиционного движения, – то это решение нельзя счесть приемлемым.
Другая проблема технических решений заключается в том, что они основаны на столь сложной научной базе, что, как правило, трудны для понимания непрофессионалов. Таким образом, утверждения приверженцев технических решений, обещающих излечить какую-нибудь болезнь общества, почти недоступны для внешней экспертизы. Неудивительно, что всеобщие надежды на избавление от неустранимых прежде социальных проблем с помощью современных технологий позволяют крупным предприятиям скрывать под риторикой свободы и освобождения рекламу собственных коммерческих продуктов. Громче всех о том, что наиболее актуальные проблемы свободы интернета можно устранить, пробив некоторое количество файерволов, трубят те, кто разрабатывает и продает технологии по борьбе с файерволами, и это не случайно. У них нет причин утверждать, что это проблема не технического характера, и им ни к чему раскрывать недостатки собственных разработок. Авторы “Хэйстэк” не особенно распространялись о слабых местах своего ПО (даже на стадии тестирования), а журналистам не пришло в голову о них расспросить. Как показывает фиаско “Хэйстэк”, даже умение поставить правильный технический вопрос требует хорошего знания общественно-политической ситуации, в которой технология будет использоваться.
Здесь возникает еще одна проблема, которую обычно обходят вниманием: наша растущая привязанность к орудиям, обеспечивающим технические решения, которая сильно затрудняет возможность критиковать правообладателей этих решений. Каждая статья или книга о твиттер-революции – это не триумф человечества, а победа маркетингового отдела компании “Твиттер”. В самом деле, гении маркетинга из Кремниевой долины очень заинтересованы в том, чтобы общественность видела сходство времен холодной войны с нынешними. Ведь “Голос Америки” и “Радио Свобода” все еще в чести у политиков, и рассуждения о “Твиттере” или “Фейсбуке” как их современных эквивалентах работают на известность этих компаний.
Тревожнее всего, вероятно, то, что переосмысление социальных проблем как ряда технических задач отвлекает политиков от решения тех проблем, которые по сути нетехничны. Пока СМИ трубят об огромной роли мобильной связи в экономическом подъеме Африки, политики не должны забывать, что это новшество само по себе не избавит африканские народы от всепроникающей коррупции. Для этого нужна сильная политическая воля. А пока ее нет, даже самые удивительные технологии не принесут пользы. Средства, предназначенные для компьютеризации Судана, останутся нетронутыми, а к компьютерам никто не прикоснется до тех пор, пока большинство региональных политиков “чаще носят АК-47 и устраивают засады, чем стучат по клавиатуре лэптопа”, заметил журналист газеты “Файнэншл таймс”.
Более того, при использовании такой многофункциональной техники как мобильный телефон в подобных условиях могут возникнуть побочные эффекты, которые только усугубят существующие социальные проблемы. Кто бы смог предсказать, что узнавшие о достоинствах мобильного банка коррумпированные кенийские полицейские начнут требовать от водителей взятки не наличными, а электронными деньгами, за движением которых проследить гораздо труднее? В отсутствие сильных политических и социальных институтов современные технологии могут лишь ускорить деградацию государства: легко упустить из виду динамику реальности, когда ты ослеплен блеском технического решения. Так политики рискуют подпасть под гипноз техники и счесть ее панацеей.
Именно над этим иронизировал английский архитектор Седрик Прайс: “Техника – ответ. Но какой был вопрос?”
Когда техническое решение оказывается неудачным, его сторонники обычно спешат предложить взамен другое, более эффективное техническое решение – и тем самым пытаются тушить костер керосином. Они намереваются решить проблемы технологий, добавляя еще больше технологий. Это объясняет, почему мы боремся с изменениями климата, изобретая более экономичные автомобильные двигатели, и защищаемся от неуместного вмешательства интернета в нашу жизнь посредством программ, кодирующих переписку и охраняющих анонимность. Часто эти меры только ухудшают положение, заменяя собою взвешенную дискуссию о причинах проблем, заставляя нас иметь дело с лежащими на поверхности разрозненными симптомами, которые легче устранить. Это рождает бесконечную и очень дорогостоящую игру в кошки-мышки, когда по мере усугубления проблем общество вынуждено оплачивать все новые мощные средства ее решения. Так мы уходим от поиска более эффективного нетехнического решения, которое в краткосрочной перспективе обойдется дороже (в политическом или финансовом отношении), однако может решить проблему раз и навсегда. Мы должны противостоять искушению исправлять ошибки технологий еще более активным их применением.
Что делает большинство западных правительств и институтов, сражающихся с цензурой в авторитарных государствах? Как правило, оплачивает создание таких технологий, которые помогают преодолеть цензурные препоны. Этот путь может быть приемлемым, например, в случае Северной Кореи, рычагов политического и дипломатического давления на которую у Запада не много. Но что делать, когда речь заходит о странах, которые Запад считает своими союзниками?
В этих случаях почти полная поглощенность политиков борьбой с цензурой при помощи антицензурных средств отвлекает их от поиска глубинных причин цензуры, которые в основном связаны с непомерными ограничениями, налагаемыми авторитарными правительствами на свободу слова. Доступность технологий обхода цензуры не должна удерживать политиков от более амбициозных и в конечном счете более эффективных мер. В противном случае и демократические, и авторитарные правительства делают, что хотят. Все довольны: демократические лидеры воображают, что смогли разрушить новую Берлинскую стену, а их авторитарные оппоненты с удовольствием им подыгрывают, так как придумали новые способы контролировать интернет.
В идеале западная кампания против цензуры в тунисском или казахстанском секторах интернета должна строиться в первую очередь на увеличении политического давления на авторитарные правительства, дружественные Западу, и распространяться также на бумажные газеты и журналы. Во многих из этих стран затыкание рта журналистам останется преобладающей тактикой преследования инакомыслящих до тех пор, пока большее число граждан не начнет пользоваться интернетом, причем не только затем, чтобы слать письма или болтать с родственниками, живущими за границей. Помочь горстке таджикских блогеров преодолеть правительственную систему контроля над интернетом – это слишком мало, когда подавляющее большинство граждан Таджикистана узнает новости по радио и ТВ.