Но даже дома Ксения постоянно твердила мне одно и то же:
– Я помогу тебе сделать карьеру.
Она не говорила про отца, хотя я думал, что она именно это имеет в виду. Она про себя говорила, хотя и отца тоже имела в виду, но в себе все же видела основу. Она себе уготовила роль «вечного двигателя», в котором я, по большому счету, вовсе не нуждался.
Семейная жизнь не скрасила мое существование.
Относительно беременности разговора больше не заходило. А когда я спросил напрямую, Ксения только плечами пожала:
– Мне тогда показалось…
Училище я благополучно закончил. И служить поехал, благодаря стараниям Ксении и ее отца, на вполне приличное место. Там уже я начал думать о разводе. Она меня просто раздражала, и я уверен был, что мы не будем жить вместе. Время от времени мы разбегались в разные стороны. Периодически. Но каждый раз она возвращалась. О своей беременности Ксения больше не заговаривала. Ни разу… И я был только рад этому, потому что ребенок мог бы связать нас более крепко, а мне не хотелось этого… О ребенке разговоры, кстати, были. С ее стороны. Ксения понимала, что это способ удержать меня. Но это были разговоры о ребенке, но не о беременности. А это вещи разные…
И еще она постоянно лезла в мои служебные дела. Лезла и все портила. Портила мне отношения и с сослуживцами, и с командованием. И при этом постоянно отцу названивала, чтобы отец со своей стороны своим друзьям звонил, которые могут на мое командование надавить. И потому командование погранотряда на границе с Казахстаном, где я служил, очень даже обрадовалось, когда я подал рапорт с просьбой перевести меня в другую часть. Ксения об этом не знала. Когда документы были уже почти готовы, я инициировал очередной разрыв отношений. И уехал, не сообщив ей, куда…
Впрочем, ее отцу было нетрудно это выяснить. Он выяснил. Она приехать не могла или не хотела семь счастливых для меня месяцев. Я не имел информации о том, что с ней происходит, чем она занимается и даже о том, где живет. Более того, я завел себе подружку, с которой можно было не заботиться о том, что отношения перерастут в серьезные. Но однажды эта подружка сказала мимоходом:
– Я раньше даже от простого карандаша забеременеть могла. А с тобой – никак…
Сначала я пропустил эту фразу мимо ушей. И только потом вспомнилось, и появилась мысль – почему не беременела Ксения. Эта мысль привела к врачу.
– Лечиться надо… Бесплодие сейчас лечится… – сказал врач.
Приятного в этом сообщении было мало, потому что я ощущал себя нормальным мужчиной. И думал о том, что лечиться надо. А потом был звонок начальнику погранотряда от генерала, отца Ксении. А потом и сама Ксения приехала. С неприлично большим для ее мелкой сутулой фигуры животом… И объявила, что я вскоре стану отцом. Она объявила… Мне очень хотелось поверить, потому что отцом стать я все же желал, хотя и не горел желанием, чтобы матерью стала Ксения. Но все же готов был смириться и надеялся на врачебную ошибку. Это привело меня к тому же врачу. Врач выслушал и посмотрел на меня с усмешкой. Снова перелистал результаты анализов. Очки поправил.
– Это, к сожалению, случается в семейной жизни часто… Но я не ошибся…
И все же я решил проверить еще раз. У другого врача, у более квалифицированного. Для этого и взял отпуск, куда полетел вместе с Ксенией. Ей я все сказал…
* * *
Я не хотел с Ксенией разговаривать, но ей поговорить, как всегда не вовремя, очень даже хотелось. Даже рот раскрыла, чтобы что-то сказать или спросить, но я решительно шагнул мимо, и не к лагерю свернул, а двинулся к нижнему заслону. Если ходил к верхнему, почему же к нижнему не сходить. Там отчего-то тишина стоит неестественная. И не нравится мне эта тишина…
– Челюсть-то мне не привязывай, она не оторвалась еще…
– А как еще перевязать? Поперек не получится, не покроем рану. Она длинная…
– Тогда вообще не перевязывай. Пластырем салфетки и вату приклей, и хватит.
Санинструктор только плечами пожал и стал делать то, что я ему приказал.
Вот проклятые спецназовцы… Этого я им не прощу… Никогда…
При всем своем мужском отношении ко всякого рода ранениям, я вообще-то всегда трепетно отношусь к своей внешности и стараюсь выглядеть привлекательным. Я люблю нравиться женщинам. Я вообще люблю нравиться. Мне всегда говорили женщины, что я красив. И что теперь со мной стало…
Мы облетали все позиции благополучно. По крайней мере, в одну сторону благополучно пролетели и даже покружили над группирующимися джамаатами Геримхана Биболатова, и я поговорил коротко с ним по телефону, передав то, что успел рассмотреть.
– Ширвани, ты опытный командир. Возглавь атаку в нижнем ущелье. Их следует выбить.
– Нет, Геримхан, – отказался я. – Я уже не эмир. У тебя там много эмиров…
– Там – пять человек. И все друг с другом не ладят, все стараются стать первыми. Они только мне подчиняются, но не друг другу. Тебе бы тоже подчинились. Ты – авторитет. По-прежнему… Сам знаешь…
Геримхан откровенно льстил. Он просто хотел прочно ввязать меня в эту историю. Настолько прочно, чтобы мне потом осталось только одно – пойти с ним в прорыв через перевал, потому что дома меня уже дожидались бы с наручниками. Однажды мне всякими правдами и неправдами, «подметанием» свидетелей и выплатой солидных сумм удалось наручников избежать, и вовсе не для того, чтобы потом доставить удовольствие человеку, которого я мечтаю пристрелить…
Обстреляли нас только на обратном пути, обстреляли там, где мы пролетали пять минут назад без всяких подозрений среди наземных стрелков. Как могли спецназовцы вычислить, кто в вертолете со значком МЧС находится, ума не приложу. Не могли они вычислить. Никак не могли? Оставалось думать, что в группе у Геримхана есть кто-то, кто находится на прямой связи со спецназовцами. Или кто-то из второй группы в нижней части ущелья, где я своих парней высадил. Информация прошла и ушла дальше, к спецназовцам. Но эта связь возможна только в варианте спутникового телефона, поскольку сотовой связью в этих местах никогда не пахло. Пулеметы нам сразу неприятности доставили, потому что обшивку в нескольких местах пробили, но Рауф попытался от очередей уходить и болтать машину из стороны в сторону. Это помогло. Но все же обшивку нам еще дважды рвали. А потом, когда уже подумали, что прорвались, одна пуля, но, хвала Аллаху, не очередь, меня настигла. Она вообще как-то по дурному пролетела. Я как раз наклонился, чтобы за стекло выглянуть, когда пуля пробила дверцу, широкой полосой прорвала мне щеку, вырвала кусок кости из скулы и, по сути дела, почти оторвала ухо, от которого осталось только два кусочка снизу и сверху. Но мне еще, как я считаю, чрезвычайно повезло… Сантиметр бы в сторону, и пуля пробила бы висок. Мне со спецназовцами ГРУ вообще везет. Тогда, когда мы от офицерской группы своим джамаатом уходили, меня две пули настигли. Одна в правый каблук, вторая в левый… Похоже на издевательство, но я не верю, что есть на свете такой стрелок, который может себе подобное издевательство позволить – расстрелять человеку на бегу каблуки… Я тогда сильно обозлился, и это стоило федералам нескольких незапланированных ранее вылазок джамаата. А каждая вылазка – это человеческая жизнь, и не одна, как правило… Сейчас, после того как мне лицо изуродовали, у меня вдруг появилось громадное желание за прежнее взяться и новые вылазки организовать. Люди есть, и не все нам деньги зарабатывать. Неплохо было бы заработать и славу…