В агентстве не ожидали, что операция будет раскрыта так скоро. Прошло менее года, когда тоннель был обнаружен. А все дело в том, что Кремль знал об этом с того момента, когда в землю вонзилась первая американская лопата! План был раскрыт советским «кротом», прочно окопавшимся в британской разведке. Джордж Блейк позволил себя завербовать в бытность военнопленным в Северной Корее и посвятил Советы в эту тайну еще в конце 1953 года. Советы ценили Блейка настолько высоко, что Москва позволила тоннельной операции продлиться целых одиннадцать месяцев, прежде чем яростно заклеймить ее публично. Несколько лет спустя, даже после осознания того, что противоположная сторона знала о тоннеле с самого начала, ЦРУ все еще наивно полагало, что откопало «золотой рудник». Но и по сей день стоит вопрос: поставляла ли Москва преднамеренно дезинформацию в тоннель? Есть свидетельства о том, что ЦРУ получило два неоценимых и безупречных сигнала из подслушивающей аппаратуры. В агентстве узнали основную схему советской и восточногерманской систем безопасности, и оно никогда не получало и полунамека на то, что Москва намеревается развязать войну.
«Те из нас, кто хоть немного знал о России, рассматривали ее как отсталую страну третьего мира, которая хотела развиваться по западному образцу», – говорил Том Полгар, ветеран Берлинской резидентуры. Но в высших кругах в Вашингтоне это представление было отвергнуто. Белый дом и Пентагон предполагали, что намерения Кремля такие же, как и у них самих: сокрушить своего противника в первый же день третьей мировой войны. И свою задачу они видели в том, чтобы определить местонахождение советского военного потенциала и уничтожить его первыми. У них не было никакой уверенности в том, что это могут сделать американские шпионы.
Но зато это было по силам американской технике.
Сообщение Киллиана явилось началом триумфа технологии и заката старомодного шпионажа в ЦРУ. «От классических тайных операций в России мы получаем совсем немного существенной информации, – говорилось в донесении Эйзенхауэру. – Но мы могли бы использовать достижения науки и техники, чтобы улучшить результаты нашей разведки». Это убедило Эйзенхауэра в необходимости разработки самолетов-шпионов и космических спутников, предназначенных для полетов над территорией Советского Союза и фотосъемки его военных арсеналов.
Соответствующие технологии оказались Америке вполне по силам. И так продолжалось в течение двух лет. Даллес и Виснер были слишком заняты оперативными вопросами, чтобы обратить внимание на докладную записку, которая в июле 1952 года поступила от их коллеги Лофтуса Бекера, в то время заместителя директора по разведке, – предложением разработать «спутниковые средства ведения разведки» – по сути, телевизионную камеру, запущенную на ракете, чтобы следить за СССР с высоты космической орбиты. Главная трудность заключалась в разработке камеры. Эдвин Лэнд, лауреат Нобелевской премии, который изобрел фотоаппарат «Поляроид», был уверен, что сможет сделать это.
В ноябре 1954 года, когда Берлинский тоннель набрал полный ход, Лэнд, Киллиан и Даллес встретились с президентом и получили его добро на создание самолета-шпиона U-2, механизированного планера с камерой на брюхе, который был призван перенести американские «глаза» по ту сторону железного занавеса. Эйзенхауэр дал отмашку, но не удержался и от мрачного предсказания. «Когда-нибудь, – сказал он, – одна из этих машин будет перехвачена, и тогда грянет буря».
Даллес поручил работу по созданию самолета Дику Бисселлу, который ничего не смыслил в летательных аппаратах, но смог создать секретную правительственную бюрократию, которая оградила U-2 программу от ненужных расследований и помогла ускорить фактическое создание самолета. «Наше агентство, – гордо заявил он группе стажеров ЦРУ несколько лет спустя, – последнее убежище организационной уединенности, доступной для американского правительства».
Бисселл широкой поступью шагал по коридорам ЦРУ. Это был неуклюжий человек с большими амбициями. Он рассчитывал, что когда-нибудь станет очередным директором Центральной разведки. Именно так ему сказал Даллес. Он все более пренебрежительно относился к шпионской деятельности и презирал Ричарда Хелмса и его разведчиков. Эти два человека стали бюрократическими соперниками, а впоследствии – заклятыми врагами. Именно они олицетворяли собой противоборство между шпионами и техническими устройствами, которое началось пятьдесят лет назад и продолжа ется по сей день. Бисселл рассматривал U-2 как грозное оружие и агрессивный ответ советской угрозе. Если Москва «не смогла сделать ни черта, чтобы помешать вам» нарушить советское воздушное пространство и шпионить за советскими войсками, то один этот самолет способен сбить с Советов немало спеси. Для управления программой Бисселл сформировал маленькую секретную ячейку из офицеров ЦРУ; он поручил Джеймсу К. Реберу, помощнику директора по координации разведки, решить, что именно этот самолет должен сфотографировать на территории Советского Союза. Ребер надолго стал председателем комиссии, которая выбирала советские цели для самолетов U-2 и спутников-шпионов. Но Пентагон всегда предъявлял свои требования: сколько бомбардировщиков было у Советов? Сколько ядерных ракет? Сколько танков?
Впоследствии Ребер говорил, что менталитет холодной войны не допускал даже саму мысль фотографировать что-нибудь другое.
«Мы не задавали нужные вопросы», – сказал Ребер. Если бы в ЦРУ выработали более широкое представление о жизни в Советском Союзе, то давно стало ясно, что Советы вкладывали не так много денег в те ресурсы, которые делают нацию сильной. На самом деле они были слабым противником. Если бы руководители ЦРУ были в состоянии проводить эффективные разведывательные операции в Советском Союзе, то они, возможно, увидели бы, что русские не способны даже произвести многие предметы первой необходимости. Мысль о том, что заключительные сражения холодной войны могут носить чисто экономический, а не военный характер, так и не пришла им в голову.
Усилия президента, предпринятые в отношении исследования возможностей ЦРУ, привели к технологическому скачку, который в целом революционизировал процесс сбора информации. Но до корня проблемы добраться так и не удалось. Через семь лет после создания ЦРУ за этим ведомством не было никакого присмотра или контроля свыше. Его тайны раскрывались лишь по мере необходимости, и Аллен Даллес сам решал, кто должен их знать, а кто нет.
После ухода из правительства Уолтера Беделла Смита в октябре 1954 года не осталось никого, кто всерьез занимался бы изучением деятельности ЦРУ. Беделл Смит пытался обуздать Аллена Даллеса. Но когда он ушел, то не осталось никого, кроме разве что самого Эйзенхауэра, кто мог бы контролировать проведение секретных операций.
В 1955 году президент изменил правила, создав Специальную группу из трех представителей Белого дома, государства и министерства обороны, наделенных полномочиями совершать проверки и расследования тайных операций ЦРУ. Но у них не было никаких возможностей заранее утвердить проведение той или иной операции. Если бы Даллес захотел, то он мог бы сделать мимолетное упоминание о своих планах на неофициальных обедах со Специальной группой в составе нового заместителя Государственного секретаря, заместителя министра обороны и помощника президента по национальной безопасности. Но чаще он все-таки предпочитал этого не делать. В пятитомном разделе истории ЦРУ, посвященном карьере Даллеса на посту директора Центральной разведки, отмечается, что, по его мнению, у них не было никакой потребности знать все подробности секретных операций. Они были не в состоянии судить его лично или агентство в целом. Он чувствовал, что «не требовалось никакого политического одобрения» для его решений.