Во многих странах мира имеются отели под названием «Палас-отель». " Некоторые делают честь этому имени, но есть и такие, где это название звучит издевкой. «Палас-отель» в Праге, выглядевший импозантно, с большим холлом при входе и широкой лестницей, отделанной резьбой по дереву, мог бы быть причисленным к первой категории. Однако после 1949 года (когда установился коммунистический режим в Чехословакии) он стал обшарпанным и непривлекательным. В нем останавливались люди, не задававшиеся вопросом о смысле своего существования. Многие из них, сидя в холле или кафетерии на первом этаже, молча перелистывали газеты с явно коммунистической ориентацией или чего-то или кого-то ждали.
Те же, у кого был кошелек потолще, а также дипломаты и туристы останавливались в гостинице «Алькрон». Жизнь там кипела, часто слышался смех.
Весной 1949 года в «Палас-отеле» снял номер высокий худощавый американец. Его звали Ноль Хэвиленд Филд. Говорил он тихо, ходил слегка шаркая ногами, а густые седые волосы были тщательно зачесаны назад. Весь его облик вызывал уважение.
Вот уже два года, как он был без работы и определенной должности. Положение неприятное, но не трагическое, поскольку он жил на средства, оставленные его отцом, хотя и жил довольно скромно. Будучи хорошо образованным человеком и знатоком Европы, он немного подрабатывал статьями в газетах и журналах. Чтобы сократить расходы, он и его жена Херта отказались от своей квартиры в Женеве, сдав мебель на хранение, после чего поселились в одном из пансионатов. Друзьям в Женеве и Париже он сказал, что едет в Прагу, намеревается попутешествовать по Восточной Европе, чтобы собрать материал для книги, в которой рассмотрит структуру народных республик, образовавшихся между границей с Россией и демаркационной линией, оставшейся после Второй мировой войны. Некоторым знакомым он говорил, что собирается также пройти курс обучения в Карловом университете, который за несколько сот лет существования зарекомендовал себя как центр свободы и демократии. Вместе с тем он надеялся получить там место приглашенного профессора по языкам или современной литературе.
Во время своих предыдущих поездок в Прагу и Варшаву он собрал два чемодана материалов, которые оставил на хранение у друзей с просьбой переслать их в Женеву после его возвращения туда. Новый чемодан из Праги друзья так и не получили – был ли он утерян, украден или конфискован? Причина так и не установлена. Он написал своей сестре Эльзи в Америку, что судьба этого чемодана вызывает у него беспокойство и тревогу, так как миновало два месяца после его отправки, а в нем находился материал, трудно восполнимый.
В апреле Ноэль и Херта съездили на несколько дней в Париж. Там проходил первый конгресс мира, и Ноэль собирался принять в нем участие в качестве независимого наблюдателя. Поскольку он не получил аккредитации, знакомый ему французский журналист с трудом провел его в зал заседаний во дворце Плейель.
При встрече с друзьями он еще раз подтвердил свое намерение возвратиться в Прагу, чтобы найти там работу. 5 мая он сел в самолет французской авиакомпании и вылетел в Чехословакию. Адреса он никакого не оставил, но сказал, что его всегда можно найти через местный клуб журналистов, где он будет обедать и где можно общаться с элитой газетчиков, не очень-то жаловавших болтовню и догматические высказывания, звучавшие из железобетонной громадины здания, где размещалось партийное руководство, и часто в разговорах намекавших на вещи, не попадающие в официальные публикации. Письма и сообщения для него можно передавать девушке-гардеробщице, она будет класть их в выдвижной ящичек для сигарет и спичек, которыми торговала.
Херта поехала в Женеву, чтобы оплатить счета и вообще навести порядок, после чего должна была тоже прилететь в Чехословакию. Через пять дней, 10 мая, оба написали письма сестре Ноэля – Эльзи. Ноэль сообщал, что облик города при новой власти сильно изменился. Питание хорошее, но дорогое. Он подыскивает квартиру, где могла бы хозяйничать Херта, так как у него снова обострились боли в желудке и ресторанные разносолы ему не подходят. Херта писала, что разговаривала с Ноэлем по телефону и что у него все в порядке, он ожидает ее с нетерпением. Еще он обронил в письме, что его на днях должен навестить друг, но имени его не назвал.
У Ноэля было много друзей в Праге, с некоторыми из них он познакомился еще в годы войны, а с другими уже во время своих поездок в Чехословакию. Были среди них и лица, занимавшие довольно высокие должности в республике. Все, кто видел Ноэля входящим или выходящим из отеля или же совершающим прогулки по улицам чудесного города, не отмечали в нем ничего особенного. Довольно своеобразный американец, но в те дни в Европе встречалось довольно много своеобразных людей.
Через два дня после того, как он написал письмо сестре, к нему в гостиницу пришли двое мужчин, посещение которых он воспринял совершенно спокойно. Они должны были, как они сказали, сопроводить его на важную встречу. Он никому ничего не сказал и ничего с собой не взял. Втроем они направились в сторону площади Венцель, и с тех пор он исчез.
Через несколько дней в отеле появился тот самый друг, о котором он сообщил жене, чтобы с ним встретиться. Директор сказал ему, что мистер Филд с двумя мужчинами ушел и пока не возвращался. Еще через несколько дней директор заявил, что Филд куда-то, видимо, уехал, но за гостиницу заплатил вперед, оставив свои вещи в номере. Потом директор получил от него телеграмму из Пресбурга, что вблизи от венгерской границы. А через несколько недель оттуда же телеграфировали, что некто Рене Киммель приедет за его вещами и расплатится за гостиницу. Эльзи узнала намного позже, что тот друг попросил предъявить ему в Пресбурге телеграмму, посланную Ноэлем, но подпись на ней была явно не его.
Еще через месяц директор отеля подтвердил, что Рене Киммель действительно приезжал и забрал вещи Филда, но кроме него этого Киммеля никто не видел. От Ноэля же с того дня, когда он вышел из гостиницы с мужчинами, никаких известий не поступало.
Холодный ветер, приносящий в Женеву в зимнее время мокрядь, весной дуть перестает, и город нежится в тепле. Повсюду на улицах цветут каштаны, а в садах – цветы и сирень, на водной глади озера – тишина и умиротворение. В воздухе разливается особенная мягкость, настраивающая людей на радостное восприятие мира. Для Херты же весна 1949 года оказалась немилосердной.
Херта не отличалась излишней нервозностью. Если и встречаются женщины, крепкие душой и телом, то именно таковой она и была, немка по национальности. Ее решительность, энергия и мужество неоднократно подвергались различным испытаниям и никогда ее не подводили. Но и сильным натурам требуется поддержка, которую она ощущала со стороны своего мужа, которым восхищалась, считая за честь для себя быть рядом с ним. Она разделяла его идеалы и тайны, трогательно заботилась о его лекарствах и кашне. Без Ноэля жизнь для нее теряла смысл.
Неделя проходила за неделей, а от него не было никаких вестей. В июле родственники Херты пригласили ее поехать с ними к морю. Поскольку она на это письмо не ответила, они позвонили ей из Парижа. Позже они рассказывали, что этот разговор по телефону произвел на них странное впечатление. На вопрос, как дела у Ноэля, она ответила, что все хорошо, заявив в то же время, что должна быть в Женеве на тот случай, если он позвонит. Такая ее нелогичность их удивила, но они почувствовали, что сейчас добиваться подробностей не стоит.