Вскоре после этого я посетил военный госпиталь США в немецком Ландштуле, куда направляли почти всех раненых из Ирака и Афганистана, прежде чем отправить в США. Мне сообщили, что я единственный министр обороны, навестивший эту больницу с начала войны в Ираке и Афганистане. Именно там я впервые наградил «Пурпурными сердцами» шестерых пациентов. Один из награжденных, молодой солдат, все еще оставался без сознания, и мне в первый раз случилось утешать плачущую мать. Позднее, через несколько месяцев, я снова увидел этого солдата: он сидел в инвалидном кресле на обеде, который устроили в Пентагоне для раненых воинов. С присущей молодым дерзостью он воскликнул: «Спорим, вы меня не узнаете!»
Я все сильнее ощущал личную ответственность за этих парней в госпиталях, и груз ответственности становился все тяжелее. Тем не менее в госпитале всегда остается надежда. Но ее нет для погибших и для членов их семей.
Каждое утро я первым делом просматривал списки военнослужащих, мужчин и женщин, убитых и раненных в бою в предшествующие двадцать четыре часа. Никаких имен, просто описание случившегося и общее количество потерь. Сразу же после вступления в должность я начал подписывать соболезнования – родителям, супругам или детям тех, кто погиб на войне. Очень скоро у меня сложилось убеждение, что одной подписи недостаточно, и по вечерам я приписывал от руки пару личных фраз в конце каждого письма. С развитием «Большой волны» в Ираке подписывать приходилось более ста печальных писем в месяц. Некоторое время спустя я понял, что и личных фраз в письмах тоже мало. Я был полон решимости не допустить, чтобы эти мужчины и женщины когда-нибудь превратились для меня в статистические данные, и поэтому просил присылать мне их фотографии и сообщения местной прессы о жизни и смерти этих героев. Я смотрел на фото, читал рассказы семьи, друзей, тренеров и учителей о том, какими веселыми были эти ребята, как они любили ловить рыбу и охотиться, каких успехов добивались в спорте, как помогали другим людям. Или узнавал, что они маялись от безделья, пока не вступили в армию, где нашли цель и ориентиры жизни. И практически каждый вечер, четыре с половиной года, я писал соболезнования, читал воспоминания об этих молодых мужчинах и женщинах – и плакал.
Это происходило в уединении. Однако уже через несколько месяцев на министерском посту мои чувства, вызванные самопожертвованием этих удивительных мужчин и женщин в военной форме, начали прорываться публично. Первый раз это случилось 18 июля 2007 года, на обеде в Ассоциации корпуса морской пехоты. Я держался вплоть до конца выступления, пока не упомянул командира роты морпехов, капитане Дугласе Зембике, и его действиях в первом бою за Фаллуджу в Ираке в апреле 2004 года. По словам капитана, его люди «сражались как львы», а его самого позже окрестили «Львом Фаллуджи». Я рассказал, что он добровольно вызвался повторно отправиться в Ирак в начале 2007 года, но «на сей раз уже не вернулся – в свою страну, к своей жене Памеле и своей годовалой дочери». И тут я почувствовал, что теряю самообладание, хотя и сумел все же еще сказать, что более тысячи человек, включая многих морских пехотинцев, присутствовали на его похоронах на Арлингтонском кладбище, и один офицер заявил журналисту: «Твои люди должны следовать твоим приказам, а не приходить на твои похороны». Это оказалось последней каплей – я просто не мог говорить дальше. В репортажах утверждалось, что я, очевидно, боролся с подступившими слезами. Так и было. Но я взял себя в руки и закончил такими словами: «Каждый вечер я пишу письма семьям молодых американцев, подобных Дугу Зембику. Для вас и для меня это не просто имена в статье или цифры на веб-странице. Они сыновья и дочери нашей страны».
Таково истинное лицо войны. Никогда и никому я не говорил о том, сколь тяжел эмоциональный груз от выездов на линию фронта, от посещения госпиталей и кладбищ, от сознания того факта, что отправляешь детей в опасность; это бремя беспрерывно становилось все тяжелее четыре с половиной года войны. Я исполнял свой долг, я был готов сделать все, чтобы мы победили в Ираке и Афганистане. Но я знал истинную цену победы. И это знание изменило меня.
Госпиталь имени Уолтера Рида
18 и 19 февраля 2007 года газета «Вашингтон пост» опубликовала в двух частях материал журналистов Даны Прист и Энн Халл, посвященный «административному кошмару» и «убогим условиям» пребывания раненых военнослужащих в Центральном армейском госпитале имени Уолтера Рида в Вашингтоне, округ Колумбия. В материале приводились задокументированные факты блуждания солдат по бюрократическому лабиринту, причем на всех этапах – предварительный осмотр, послеоперационное лечение, прохождение медицинской комиссии и так далее. Журналисты подробно описали Восемнадцатый корпус, где размещались выздоравливающие: обилие плесени и грязи, протечки, запачканные ковры, грызуны, тараканы и общий бардак. Налицо очевидная нехватка социальных работников, которые помогали бы пациентам, и отсутствие внятной помощи солдатам и членам их семей в перемещениях по огромному больничному комплексу или в сражениях с обширной и запутанной документацией. Статья меня буквально потрясла. На утреннем совещании с сотрудниками министерства 20 февраля я сказал, что у нас нарисовалась серьезная проблема, неспособность должным образом позаботиться о наших раненых и их семьях. Ситуацию нужно исправить, и немедленно.
В следующие два дня я узнал достаточно, чтобы большая часть фактов, изложенных в «Пост», подтвердилась, и чтобы составить план ближайших действий. 23 февраля я встретился с президентом в девять утра, охарактеризовал серьезность положения в госпитале и сообщил, что намерен объявить в тот же день о создании экспертной группы во главе с Того Уэстом, министром армии и министром по делам ветеранов при президенте Клинтоне, и Джеком Маршем, министром армии при президенте Рейгане; эта группа должна тщательно изучить ситуацию и предложить меры по исправлению. Я счел, что им хватит сорока пяти дней, чтобы представить свои выводы. Еще я сказал президенту, что намерен добиваться наказания ответственных лиц и что это может привести к громким отставкам. Он полностью меня поддержал. Прямо из Белого дома я отправился в госпиталь и лично проинспектировал Восемнадцатый корпус. За несколько дней после публикации статьи здание слегка подчистили, но в целом его состояние просто-напросто удручало. После осмотра мне доложили о качестве амбулаторной помощи, проблемах с ресурсами и бюрократических препонах, которые и привели к условиям, отраженным в материале «Пост».
Я провел в госпитале пресс-конференцию, на которой заявил, что поражен до глубины души: оказывается, наши раненые военнослужащие не получают наилучшего возможного лечения и ухода на всех стадиях своего выздоровления, особенно это касается амбулаторной помощи. «Это неприемлемо, и с подобной практикой будет покончено», – подытожил я. Как и полагается высокопоставленному члену правительства, я признал свою вину: «Я благодарен журналистам, что они довели данную проблему до нашего сведения, и сильно разочарован тем, что мы сами ее не замечали». О наших раненых я сказал следующее: «Они не должны восстанавливаться в аварийных лечебницах, не должны преодолевать горы документов и пробиваться через бюрократические препоны в это трудное время, особенно трудное для них и для членов их семей. Они сражались с нашими врагами за рубежом, но им не пристало воевать еще против американской бюрократии». Я четко дал понять, что проблема не в том, что солдатам не предоставляется медицинская помощь мирового уровня, а в том, что со своей работой не справляются амбулаторные учреждения и администрация госпиталя. Затем я поименно перечислил членов экспертной группы и сказал, что они уполномочены проверить условия не только в данном корпусе госпиталя имени Уолтера Рида, но и в Национальном военно-морском медицинском центре в Бетесде, штат Мэриленд, и в любых других центрах, которые они выберут. Я подчеркнул свое «твердое убеждение, что столь комплексная организация, как министерство обороны, должна действовать согласно принципу подотчетности на всех уровнях. Соответственно, когда факты установлены, лица, ответственные за допущение кризисной ситуации, подлежат привлечению к ответственности». Позже я особо отметил, что некоторые из этих офицеров и других лиц, непосредственно причастных к кризису, уже уволены со службы, а «другие персоналии, по субординации стоявшие выше, получили непредвзятую оценку».