Полностью зависимый от щедрости и покровительства иностранных государств и войск, он тем не менее был «исключительно чувствителен» к любым действиям или словам, которые не выказывали должного уважения афганскому суверенитету, гражданам Афганистана или президенту страны. Особенно бурно проявлялась у него «аллергия» на критику из-за рубежа, направленную в адрес его самого или его семьи, в частности, по поводу коррупции. Он внимательно изучал иностранную прессу ревностно (или это делали его сотрудники) и как-то показал мне критическую статью о себе в газете «Айриш таймс». Помнится, я тогда подумал: да брось, какой дурак будет читать такую газету за пределами Ирландии? Но слишком часто, как при администрации Буша, так и при Обаме, американские официальные лица не желали «калибровать» критику Карзая, не желали понимать, что, когда и где следует говорить вслух, будь то публично или в частном порядке. В результате и без того непростые отношения становились куда сложнее, чем они могли бы быть.
Из январской поездки я вернулся с твердым намерением добиться отправки подкреплений в Афганистан, а также убедить наших союзников по НАТО направить туда больше солдат и поискать возможности наладить сотрудничество с пакистанцами в вопросе охраны границ. Оптимизма, признаюсь, я почти не испытывал.
Откуда взять дополнительные подразделения американских войск? Благодаря «Большой волне» в Ираке наши сухопутные части практически «обезлюдели». Мне часто доводилось слышать от старших офицеров при обсуждении этого вопроса: «Даже окопы пустые»; они имели в виду, что подкрепления брать просто неоткуда. И все же, полагая критически важным не допустить активного наступления талибов весной 2007 года, через несколько дней после возвращения в Вашингтон я рекомендовал президенту (а он одобрил) продлить военную командировку батальона 10-й горнострелковой дивизии еще на 120 дней, как и просил Эйкенберри. Также я предложил президенту утвердить план ускоренного развертывания новых подразделений 82-й воздушно-десантной дивизии. Все вместе это давало приблизительно 3200 американских солдат, то есть численность нашего контингента в Афганистане вырастала до 25 000 человек – более многочисленная армия пока в войне не участвовала. До конца 2007 года других подкреплений не предвиделось, учитывая наши обязательства в Ираке. Запрос к НАТО о 3500 дополнительных инструкторов для афганской армии и полиции по-прежнему оставался «подвешенным».
Президент Буш не терпел обвинений в том, что война в Ираке – и операция «Большая волна» – вынуждают нас экономить силы или отвлекают от выполнения поставленных задач в Афганистане. Поэтому он постоянно злился на Майка Маллена, который имел неосторожность в интервью прессе высказаться именно в таком духе. В конце сентября президент выразил мне свое недовольство словами Маллена по поводу Ирака – мол, Ирак «отвлекает». Кроме того, Бушу категорически не понравилось утверждение Маллена, произнесенное перед конгрессом: «В Ираке мы делаем то, что должны. В Афганистане мы делаем что можем». Да, Майк просто описывал суровую реальность, со всеми ее политическими неурядицами, но подобные публичные заявления, думаю, заставили президента сомневаться – будет ли Маллен поддерживать наши усилия в Ираке и в дальнейшем, уже при новом главнокомандующем?
Как я уже упоминал, и наших союзников по НАТО требовалось убедить делать больше. На рабочем совещании НАТО в Севилье в начале февраля 2007 года, первой встрече, в которой я участвовал в качестве министра обороны, я настойчиво попросил европейцев направить в Афганистан обещанные подразделения, инструкторов и вертолеты. Еще я прямым текстом сказал, что пора забыть обо всякого рода ограничениях на характер миссий, которые позволено проводить их частям в составе сил содействия безопасности. Я сказал, что весеннее наступление в Афганистане важно превратить в наступление альянса, а не в очередную атаку талибов. Несколько моих европейских коллег, в том числе министр обороны Германии Франц Йозеф Юнг, возражали: в Афганистане, с их точки зрения, необходим «сбалансированный и всеобъемлющий» подход, и следовательно, альянс должен ориентироваться прежде всего на экономическую помощь и восстановление инфраструктуры страны, а не на применение силы. Этот рефрен мне многократно приходилось слышать впоследствии. Впрочем, европейский подход во многом представлял собой типичный пример национально-государственного строительства (в Афганистане это труд на десятилетия), а не прагматичную тактику, единственно пригодную в разгар войны. Европейцы, особенно те, чьи подразделения были развернуты в более мирных регионах Афганистана, на севере и западе, хотели решать глобальные, долгосрочные задачи, тогда как в администрации Буша, а затем и в администрации Обамы, крепло осознание, что мы должны сузить наши цели, сосредоточиться исключительно на тех, которые могут быть достигнуты в короткий срок (ведь американский народ устал от войны и все более очевидно выражал свое нетерпение). Никто и никогда, по-моему, не упоминал ни на совещаниях, ни в прессе об этом фундаментальном расхождении во взглядах между США и нашими союзниками по НАТО, а ведь это был один из основных источников разочарования и политических трений.
Когда в 2006 году европейцы соглашались участвовать в операции в Афганистане под эгидой НАТО, они полагали, что подписываются на миссию «вооруженного миротворчества», вроде операции НАТО в Боснии, а не на полноценную войну с местными экстремистами. Европейская общественность войны не желала и не была готова к людским потерям, а потому большинство правительств Европы столкнулось с серьезной политической оппозицией своим военным обязательствам. На протяжении нескольких лет я постоянно нудил и изводил европейцев своими рекомендациями, но на самом деле меня искренне удивляла их твердая решимость продолжать эту миссию – с учетом внутриполитических проблем, особенно в тех странах, где коалиционные правительства, что называется, висели на волоске. Самая тяжкая доля и самые большие потери выпали странам, чьи части были дислоцированы на юге и востоке Афганистана (США, Великобритания, Канада, Дания, Нидерланды, Австралия, Эстония и Румыния), но французы, немцы, итальянцы и испанцы также направили тысячи своих военнослужащих в Афганистан. Правда, заставить эти части покинуть укрепленные базовые лагеря, как выяснилось, было по-прежнему непросто. Со временем «национальные» отговорки почти исчезли, численность союзных войск постепенно выросла, и никто не отказался от участия в миссии.
Также я намеревался добиться конкретных действий от пакистанцев: было давно пора ликвидировать приграничные убежища и остановить проникновение талибов через афгано-пакистанскую границу. Пакистан чрезвычайно важен для Соединенных Штатов, как применительно к Афганистану, так и в регионе в целом, но сам я ездил туда всего дважды, поскольку быстро понял, что мой гражданский коллега-пакистанец имеет нулевое влияние в военных вопросах (фактически он был «пешкой» при начальнике штаба пакистанской армии). Мой первый – и единственный значимый – визит в Пакистан состоялся 12 февраля 2007 года, примерно через три недели после первой поездки в Афганистан. Цель визита заключалась в том, чтобы встретиться с президентом Мушаррафом, который тогда одновременно возглавлял и штаб армии, и выяснить, готов ли он активизировать военные усилия Пакистана на афганской границе, особенно в преддверии весеннего наступления талибов. Я сказал Мушаррафу, что США, НАТО, Афганистану и Пакистану нужно укреплять сотрудничество. В ответ же я услышал фразы, знакомые до оскомины. Международные средства массовой информации и некоторые иностранные лидеры представляют ситуацию так, будто все афганские проблемы связаны с «подстрекательством» Пакистана, сказал Мушарраф, но мы должны воевать с талибами там, откуда они «родом» и где в основном действуют, то есть в Афганистане. По его словам, только пакистанским спецслужбам удалось захватить ряд руководителей талибов и «Аль-Каиды», а сам Пакистан «является жертвой экспорта афганского экстремизма». После того как Мушарраф изложил свои планы пограничного контроля, организации лагерей для беженцев и военных действий в Вазиристане (на северо-западе Пакистана, на границе с Афганистаном), мы с ним вдвоем удалились в какой-то крохотный кабинет для закрытого совещания. Я перечислил ему конкретные шаги, которых мы ждем от Пакистана, назвал возможные варианты пакистано-американского партнерства и рассказал о мерах, каковые Соединенные Штаты собираются принимать самостоятельно. В этой беседе с глазу на глаз Мушарраф признал пакистанские неудачи в контроле границы, но задал риторический вопрос: что делать одинокому пакистанскому пограничнику, когда он видит, что тридцать или сорок вооруженных талибов движутся в сторону афганской границы? Я ответил: «Позвольте пограничникам предупреждать нас, и мы устроим засаду». Он сказал: «Мне нравятся засады, мы должны устраивать их ежедневно». Вот прямо сейчас, подумал я.