В этом, я считаю, главная проблема, которая стоит перед оппозицией: сдать советский социализм и стать «левыми» в криминальном буржуазном государстве без всякой надежды на победу, но с материальной помощью Социнтерна и лично Клинтона – или сплотить еще бесклассовое советское общество («совков») против нового класса-этноса, против грабительского племени «новых русских». По этому вопросу я и мои оппоненты стоим на противоположных позициях.
Установки, что советский проект был «неправильным» и его уничтожение надо приветствовать, разделяют многие «левые» деятели Запада. Недавно я побывал в Мадриде на встрече «левых» интеллектуалов Европы. Выступает экономист из Сорбонны, троцкистка: «Мы, IV Интернационал (троцкисты), призывали к революции, которая разрушила бы СССР, эту империю номенклатуры. Нельзя поддерживать тех, кто защищает СССР. Главное сегодня – скорее демонтировать остатки советских социальных структур: бесплатное образование, здравоохранение, солидарность трудовых коллективов. Только тогда возникнут нормальная буржуазия и нормальный пролетариат. И этот пролетариат начнет правильную пролетарскую революцию».
Славин, «не являясь поклонником Троцкого», поет ему дифирамбы: мол, Троцкий не только автор теории перманентной революции, но и незаурядный нарком, автор нэпа, реализация его идей заложила предпосылки и т. д. (что Славин говорил бы, если бы был поклонником?). Мне укор: «Нельзя спустя 30 лет после насильственной смерти Троцкого продолжать интерпретировать его деятельность в рамках сталинской школы фальсификации истории». Ну где тут логика? Если смерть ненасильственная, то фальсифицируй на здоровье? Троцкий сегодня – это та дама из Сорбонны, это Карякин да Гайдар, перманентные революционеры. А вот как критикует Славин позицию Сергея Ковалева в связи с Чечней: «В оценке этой войны он не пошел дальше пацифизма». Мол, правильным путем шел товарищ, еще бы шаг-два. А суть совсем в ином: Ковалев активизировал бешеную кампанию русофобии во всем мире, он – сознательный провокатор, представивший эту войну как геноцид, совершаемый русскими против малого народа. При чем здесь сталинская школа фальсификации истории? Все перед глазами.
Троцкизм сегодня – крайне антисоветское течение, даже поражаешься их злобе и радости. И ведь «левые-левые», а откуда-то имеют деньги и на издание журналов, и на роскошные «круглые столы», и на съемки «исторических фильмов». Один из них, «Земля и воля», англо-испано-немецкий, прошел презентацию в Мадриде – с выходящими за разумные пределы восторгами в адрес фильма и Троцкого («единственного истинного большевика-революционера»). Речь о событиях 1 мая 1937 года в Барселоне, где троцкисты устроили восстание в тылу республиканцев. Произошли кровавые столкновения (виноват, само собой, Сталин, хотя надо бы задуматься, почему испанец Рамон Меркадер из Барселоны поехал после этого убивать Троцкого, жертвуя собой, почему то же пытался сделать, вернувшись с испанского фронта, художник Сикейрос). Как похоже: у нас воспевают Власова, там – троцкистское ополчение, в разгар войны ударившее в спину республиканской армии. Режиссер фильма Кен Лох выразился яснее, чем Славин: «Важно, чтобы история писалась нами, ибо тот, кто пишет историю, контролирует настоящее».
Я вижу, что та история, которую пишут Кен Лох и Славин, глубоко неверна, хотя канва вроде бы правдива. Она ведет нас в болото. Она неверно проводит линию фронта, сталкивает братьев. Она соблазнительно проста и романтична – «праздник угнетенных». Я по мере сил стараюсь отвести от этого соблазна. Он иссушит наши силы, а новые не подоспеют помочь России пережить смуту. Опасно добавлять сумятицу в умы, но, не сделав усилий, мы так с сумятицей и останемся.
1995
Три года назад я втянулся в «Правде» и «Советской России» в тяжелую дискуссию о применимости привычных положений марксизма для объяснения той катастрофы, которую переживает Россия. Полемического задора во мне нет, но ускользнуть было нельзя. Теоретическая борьба – начало всего остального, и прояснить нам надо было многое.
Тот спор об истмате пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все те статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книги Л.Н.Гумилева о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура их истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход позволила бы использовать, а не только формационный.
Думаю, в принципе можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот «жесткий» истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт «послесталинской» эры – дело рук сусловской рати. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. А она заказывалась номенклатурой, которая уже была беременна Горбачевым и Ельциным. Но творческому развитию истмата у нас сумели поставить жесткий заслон, и это печально.
Как же нам вернуться к здравому смыслу, покуда ученые «ремонтируют» теорию? В Испании, на лекциях о России, я предлагал такой эксперимент: давайте на пару часов забудем идеологию, опишем советский строй в обыденных понятиях жизни обычного человека. Посмотрим, сколько он пил молока, в какой квартире жил, что читал и сколько раз ходил в театр, чем болел и чего боялся. Посмотрим, как все это изменялось со временем, из каких средств обеспечивалось. Все это вместе мы и назовем советским жизнеустройством, не пытаясь определить, было ли это социализмом или еще каким-то «измом». А потом сравним это жизнеустройство с другими образцами, которые реально есть в мире – США и Испании, Бразилии и Бангла Деш.
Как ни странно, эффект от такого простого приема бывал очень сильным. Все рассуждения об объективных законах, о «правильном и неправильном» отпадали сами собой, даже тема репрессий теряла смысл. Люди начинали сравнивать реальность в осязаемых понятиях. Например, у многих родителей на Западе очень силен страх, что дети станут наркоманами – и для них отсутствие наркомании при советском жизнеустройстве сразу перевешивало большое количество иных благ и свобод. Сама мысль, что ради таких призраков, как «многопартийность», стоит сломать такое жизнеустройство, кажется при этом чудовищной, любой шаг проверяется здравым смыслом: что именно он улучшит и какой ценой? Например, при таком взгляде стал бы никчемным спор, который мне пришлось вести со многими авторами и читателями: была ли в СССР эксплуатация рабочих? Ну, предположим, была. Вопрос-то в том, была ли она больше, чем при других типах жизнеустройства. И станет ли она меньше, если сломать советский строй и приватизировать промышленность?
К сожалению, разговора именно в таких понятиях нам вести не давали и не дают. Нам навязали разговор в чисто идеологических понятиях, даже о смысле которых непросто договориться: рынок, уравниловка, эксплуатация, тоталитаризм. После дискуссий об истмате, в которые пришлось влезть, меня «выдавили» из левой печати. Сейчас, слава богу, понемногу допускают в «Правду». Я был бы рад, если «выдавили» просто оттого, что надоел читателям. Боюсь, что дело не только в этом. В Испании я лекции о советском строе читаю, и идет полезный диалог. В России это практически невозможно – обществоведы оправились от испуга и заполнили все контрольные посты. Небольшие идеологические стычки между правыми и левыми в их среде дела не меняют.