То же самое о числителе — разве урожай зависит только от удобрений? При прочих равных условиях информативным параметром был бы прирост урожая, полученный в результате внесения удобрений. Эффективность удобрений велика, если в данной зоне прирост урожая значительно превышает затраты на удобрения — даже если этот урожай ниже, чем в Индии. При таком подходе тезис о низкой эффективности применения удобрений в СССР становится весьма сомнительным — урожайность при переходе к агротехнике с удобрениями выросла в СССР в 3 раза. И даже после этого, при относительно высоком базовом уровне урожайности, эффективность использования удобрений в СССР была по сравнению с Индией очень хорошей: отношение “прирост сбора зерна/прирост внесения удобрений” в 1985-87 гг. по сравнению с 1974-76 гг. был равен в СССР 0,15, а в Индии 0,18.
Что же касается Индии, США и т.д., то их сравнения с СССР здесь вообще абсурдны. Почвенно-климатические условия несоизмеримы, а удобрения — лишь один из многих факторов плодородия. Удивляться приходится авторам книги.
А вот, на с. 180 те же авторы предлагают другой тезис и в доказательство — количественный “показатель”. Они пишут о “крайней неэффективности” лесной промышленности в СССР: “О высоких потерях при переработке древесины свидетельствуют следующие данные: из 1 тыс. м3 древесины в бывшем СССР получали 6,1 т фанеры, 18,9 т древесно-стружечных плит и 28 т бумаги и картона, а в Финляндии, соответственно, 13,5; 13,5 и 190 т”. Это будет покруче логики Н.П.Шмелева!
Вчитайтесь в этот образец экологической мысли. О чем “свидетельствуют эти данные”? На мой взгляд, о деградации рационального мышления. Где логика, эта “полиция нравов интеллигенции”? Ведь если следовать авторам, то в Финляндии “потери при переработке древесины” составляют более 2/3 (если принять удельный вес древесины за 0,7 т/м3). Что за чушь! Куда девалось остальное у рачительных финнов? И при чем здесь фанера? В Швеции из 1 тыс. м3 древесины получают всего 1,5 т фанеры — так что, там немедленно надо перестройку проводить?
И ведь какая невинная подтасовка — авторы просто взяли список изделий из древесины и выкинули из него главное по объему производство — пиломатериалы. В СССР их из 1 тыс. м3 делали 281 м3, а в Финляндии только 150 м3. О чем это говорит? Только о том, что финны специализировались на производстве бумаги. Можно спорить о том, нужно ли нам было столько досок, но это совершенно другой вопрос, авторы же вели речь о потерях при переработке древесины. Но разве доски являются “потерями”? Чтобы не искать адекватных данных, служащих разумным показателем этих потерь (если эти потери действительно велики), авторы просто идут на подлог — интеллигентный читатель проглотит. Об этом у нас и речь идет — если бы интеллигентный читатель такие вещи не глотал, то процесс деградации мышления был бы остановлен. А так, показатели вроде “фанеры” — на каждом шагу, причем в академических изданиях.
Наконец, третий элемент триады категорий, необходимых для разумной постановки задачи по достижению любой цели — критерий. Он, подчиняясь цели более высокого порядка, отражает представления о добре и зле, исходя из которых ставится задача. В общем случае, можно сказать, что критерий достижения цели есть инструмент, позволяющий при выполнении программы изменений зафиксировать то состояние дел, когда реформатор может сказать “это — хорошо!”. Когда Фауст, преобразуя местность и видя плоды трудов, воскликнул “Мгновенье, ты прекрасно, остановись, постой!”, то это значило, что состояние изменяемой системы соответствовало тому критерию прекрасного, что сформулировал для себя Фауст. Не имея критериев оценки, в принципе невозможно рационально программировать свою целенаправленную деятельность.
Неверный критерий означает, как правило, неверную постановку цели, что обычно обнаруживается поздно и нередко с самыми печальными результатами. Во всех культурах этому посвящены многочисленные притчи, сказки и пословицы. В большинстве типичных ситуаций ошибка в выборе критерия оказывается связанной и с ошибочным определением показателя и параметра. Классическим является миф о царе Мидасе, который в награду за услугу попросил для себя у богов чудесного свойства — превращать в золото все то, к чему он прикоснется. Цель была сформулирована неверно, т.к. неверным был критерий достижения цели — превращение в золото всего, к чему прикоснешься. Мидасу пришлось умолять богов лишить его этой чудесной способности — в золото превращалась и вода, и пища.
А исходная ошибка крылась в ложной теории связи между параметром и показателем. Параметр “количество вещества, превращенного в золото” не мог быть показателем достижения разумной цели, таким показателем могло бы быть “количество превращенных в золото некоторых веществ, отобранных Мидасом”. С таким показателем в качестве критерия мог бы служить максимум — “как можно больше”.
Культура определения критериев и их взаимосвязи с параметрами и индикаторами была подорвана во время перестройки столь грубо, что и до сих пор не видно признаков ее восстановления. Вернемся к мифу об избыточной вооруженности СССР, который нисколько не поколеблен и сегодня. Считалось, что иметь 60 тыс. танков для СССР — настолько плохо, что этот факт можно принять за показатель очевидного абсурда советской системы. При этом добиться, каким критерием пользуется человек, уверенный в такой оценке, практически никогда не удавалось и не удается. Но ведь из чего-то должен исходить разумный человек, отличая добро и зло. 60 тысяч танков плохо — а сколько хорошо? Интересно, что попытки военных объяснить, исходя из каких критериев исходило советское военное планирование, никакого интереса у интеллигенции не вызывали и не вызывают. Сама категория критерия едва ли не большинству кажется ненужной, надуманной.
Давайте все же вспомним эти объяснения. Генерал-полковник А.Данилевич, бывший заместитель начальника Генерального штаба и один из военачальников, отвечавших за военное планирование, пишет в большой статье в журнале «Проблемы прогнозирования» (1996 г., № 2): «Спрашивают, зачем нам было нужно почти 64 тысячи танков? Мы исходили из того, какой может быть новая война, рассчитывали возможный объем потерь, которые оказались бы несравнимыми с потерями во второй мировой войне: в 2-4 раза, а то и в десятки раз больше. Сравнивали потенциалы восполнения потерь, с одной стороны — США и НАТО, и с другой — СССР и ОВД. Оказывалось, что американцы во время войны могли бы не только восполнять потери, но и наращивать состав вооруженных сил. К концу первого года войны они имели бы возможность выпускать вдвое больше танков. Наша же промышленность, как показывают расчеты возможных потерь (вычислялись с помощью ЭВМ, проверялись на полигонах), не только не могла бы наращивать состав вооружения, но была бы не в состоянии даже поддерживать существовавший уровень. И через год войны соотношение составило бы 1:5 не в нашу пользу. При краткосрочной войне мы успели бы решить задачи, стоящие перед нами. А если долгосрочная война? Мы же не хотели повторения ситуации 1941 года. Как можно было выйти из сложившегося положения? Создавая повышенные запасы вооружения, т.е. такие, которые превосходили бы их количество, требуемое в начале войны, и позволяли бы в ходе ее продолжать снабжать ими армию в необходимых размерах».