Это объяснение на случай войны, которая с очень большой вероятностью велась бы без применения ядерного оружия. Однако бронетанковые силы служили и фактором устрашения, сдерживания НАТО. Иными словами, были средством предотвращения войны. А.Данилевич поясняет: «Американцы считали, что благодаря танкам мы способны пройти всю Европу до Ла-Манша за десять дней, и это сдерживало их”. На мой взгляд, оба эти суждения являются разумными. Возможно, они ошибочны, но эта ошибка отнюдь не очевидна. Чтобы ее выявить, требуется привлечь фактические данные и логические аргументы как минимум такой же силы. Но ведь никто этих данных не привлекал и на дефекты в логике военных не указывал.
Устранение самой категории критерия из рассуждений на политические и экономические темы стало характерно как для элиты наших реформаторов, так и для широких кругов интеллигенции. В результате применение меры потеряло всякие разумные очертания.
Во время перестройки социологи вели в разных слоях населения исследования с целью выяснить их представления о том, что они принимают за критерий поворота к лучшему. В среде интеллигенции на первом месте стоял критерий “прилавки, полные продуктов” . Точнее, критерием было “максимальное наполнение прилавков продуктами”, а количество продуктов на прилавках — параметром и показателем. Неадекватность критерия настолько очевидна, что этот выбор поражает, воспринимается как анекдот. Теоретические построения, связывающие параметр и показатель, достойны Буратино.
Причем Буратино очень злого, ведь “прилавки, полные продуктов” в любой, самой богатой стране могут существовать только в том случае, если для значительной части населения продукты становятся недоступными — люди не могут переместить их с прилавков на свой обеденный стол. Только потому эти продукты и остаются на прилавках. Но в СССР, где, как считала интеллигенция, колхозы производили слишком мало продуктов, изобилие на прилавках отодвигало бы от продуктов слишком уж большую часть населения. Более того, при этом был риск запустить и процесс разрушения производства. Так оно и получилось — и катастрофы мы не видим только потому, что 80% продуктов на тех прилавках, около которых трется основная масса интеллигенции, импортируется в РФ за нефть и газ.
Утрата “чувства вектора”, то есть понимания фундаментальной важности выбора направления по сравнению со скалярными параметрами движения (быстрее, экономичнее и т.п.), привела к удивительно поверхностному выбору критериев. Например, по отношению к политикам едва ли не главной похвалой стало — компетентный! Разве это может быть критерием? Компетентность — скалярная величина, это способность хорошо делать порученное дело, а уж какое это дело (вектор), в чьих оно интересах — совсем другой вопрос.
Больше скажу: если дело нам во вред, то желательно, чтобы исполнитель его был некомпетентным. Если, например, меня преследует убийца, я бы предпочел, чтобы это был косорукий балбес, а не профессионал. Так что признак компетентности надо брать со знаком “плюс” только после того, как мы убедились, что политик будет действовать на пользу именно нам, а не тем, кто потрошит наши карманы и высасывает кровь. Вообще, на вопрос о том, кому можно вверять власть, вряд ли есть лучший ответ, чем дал Сталин: “Тому, кто очень сильно любит свой народ”. Это фундаментальный показатель, а все остальное — вторично, менее важно, будет дополнено помощниками.
Та мысль верна и сегодня. Просто народ разделился, образовались какие-то маленькие временные народцы (например, “новые русские”). И задача каждого из нас на выборах — понять, к какому народу ты принадлежишь сам и любит ли кандидат именно этот “твой” народ. Вот тут и требуется ответить на главные вопросы (кто мы? откуда? куда идем?).
Но еще более красноречивым признаком дерационализации сознания интеллигенции, нежели выбор ложных критериев, стал демонстративный отказ от определения каких бы то ни было критериев. Спрашивать о показателях и критериях считалось почти неприличным. Вот, например, Н.Шмелев и В. Попов пишут в не раз уже цитированной книге о советском сельском хозяйстве: “Второй по численности в мире парк тракторов используется хуже, чем где-либо: из почти 3 млн. тракторов только по причине технической неисправности не эксплуатируется 250 тысяч” (с. 158).
Ну и что? Что здесь является показателем, какой критерий? Да, 8% тракторов находятся в ремонте — много это или мало, хорошо это или плохо? Авторы намекают, что это плохо (много или мало, непонятно). Откуда это следует? Сколько должно находиться в ремонте в идеальном случае? Почему? Сам выбор параметра, который служит неявным доводом, смысла не имеет. Он никак не связан с той функцией, о которой идет речь — функцией, которую выполняет трактор в системе сельского хозяйства. Почему авторы выбирают такой странный параметр? Потому, что если бы они взяли разумный показатель — число гектаров пашни, которую в СССР обрабатывал один трактор, то эффективность его использования пришлось бы оценить как поразительно высокую. Ибо в СССР один трактор обрабатывал площадь, в 10 раз большую, чем в Западной Европе. Хотя такая высокая эффективность использования тракторного парка, возможно, приводила к снижению эффективности других подсистем, так что число тракторов выгоднее было бы увеличить — но это уже совсем другой вопрос.
Того же типа махинацию с критериями производят Н.Шмелев и В. Попов в другом пассаже: “В сельском хозяйстве тракторов и комбайнов на целую треть больше, чем трактористов и комбайнеров, а грузовиков — на 20% больше, чем водителей” (с. 187).
Смысл этого обвинения ясен — в колхозах и совхозах якобы был большой избыток машин, которыми завалила без надобности село тупая плановая система. Но сначала взглянем на фактическую сторону дела. В действительности в 1986 г. в сельском хозяйстве СССР работало 1,6 млн. водителей, а парк грузовых автомобилей составлял 1,3 млн. штук. Персональных легковых машин в колхозах было немного, так что водителей было заведомо больше, чем грузовиков (из которых к тому же некоторая часть находилась в ремонте). Никакого 20%-ного избытка грузовиков не было, а была их нехватка по отношению к числу водителей.
Трактористов и комбайнеров в 1986 г. было занято в сельском хозяйстве 3 млн., а парк тракторов и комбайнов составлял 3,6 млн. Поскольку около 10% этих машин находилось в нерабочем состоянии (в ремонте и др.), то между парком и составом персонала был баланс — ни о каком излишке в миллион тракторов и комбайнов (“на треть больше”) и речи не могло быть.
Таким образом, утверждение, будто в сельском хозяйстве СССР главных машин было на треть больше, чем соответствующих работников-механизаторов, является ложным фактически. Теперь по сути. Даже если бы машин было больше, чем трактористов, комбайнеров и водителей — разве это являлось бы свидетельством какой-то бесхозяйственности, присущей плановой системе? Какова логика этого попрека?
Например, зерноуборочный комбайн используется всего 3 недели в году — что же должен делать в остальное время комбайнер? Он, уделив часть времени ремонту и наладке комбайна, работает на тракторе, силосоуборочном комбайне, сенокосилке и т.д. То есть машин и должно быть больше, чем механизаторов. Где тут “дефект плановой системы”?