А законодатель в сфере исторического материализма М.Я.Ковальзон и к понятию правового государства ухитрился пристегнуть требование узаконить частную собственность. Уже в 1990 г. он раскаялся в своих марксистских заблуждениях и влился в общий хор рыночных гуманитариев. Разумеется, на антисоветской ноте: “Как и почему у нас сложилось неправовое государство? Что нужно сделать, чтобы у нас утвердились право, свобода, демократия?… Право по сути есть юридическое выражение отношений собственности, возникающее там, тогда и постольку, где существуют и соотносятся не просто различные, а именно частные собственники… Только в обществах, основанных на частной собственности, с необходимостью порождающей социальное неравенство, появляется такая система норм общественного поведения, которая может сохранять свою действенность лишь при наличии силы государства”.
Итак, наши философы-марксисты уже и социальное неравенство считают за благо и гарант правового общества. Какой маразм! И эти люди писали и пишут учебники для наших университетов.
Всякие рациональные очертания потеряло в годы перестройки и понятие “гласность”. Казавшиеся вполне разумными люди призывали к полному устранению цензуры, к сбрасыванию абсолютно всех покровов с отношений между людьми. Видимо, большинство образованных людей клюнуло тогда на примитивную приманку “свободных мнений” — прежде всего, очерняющих собственную страну и ее историческое прошлое. Трудно было удержаться в стороне от этого общего порыва. Поразительно другое — сколь большая часть интеллигенции задержалась в этом потоке, когда пора было увидеть, что вся эта “гласность” была приступом иррациональности, довольно-таки постыдном для образованного слоя. Многие плывут в этом потоке и до сих пор (но в искренность этих людей поверить уже невозможно — тут или политический интерес, или невозможность найти путь назад, все мосты сожжены).
Как тяжело было смотреть, после того как прошло возбуждение первой волны перестройки, как умные и честные люди продолжают заглатывать пустые, дешевые идеи, требуют их все больше и больше, хватаются за газеты, не могут оторваться от телевизора — без всякого чувства меры. Им просто нет времени задуматься, сделать собственное умозаключение. Ницше писал о таком состоянии: “Легкое усвоение свободных мнений создает раздражение, подобное зуду; если отдаешься ему еще больше, то начинаешь тереть зудящие места, пока, наконец, не возникает открытая болящая рана” . Это и случилось с нами во время перестройки — и этому мы не сумели противопоставить рассудительность.
Идеологи делали тогда заявления тоталитарные, лишенные всякого разумного смысла. Вот высказывание А.Н.Яковлева: “Иногда и у нас говорят о том, что невредно, дескать, было бы установить какие-то пределы гласности. Ясно, что когда заводят речь о таких пределах, значит, гласность кому-то мешает” . И почему же это надо принимать за довод в пользу беспредельной гласности? Ведь это просто глупость! Разве следует делать именно то, что людям мешает? Почему же не уважить людей, которые просят не мешать им жить?
А вот высказывание самого М.С.Горбачева: “Когда я об этом говорю, то одновременно вновь и вновь подчеркиваю: мы за гласность без всяких оговорок, без ограничений… и на вопрос, есть ли у гласности, критики, демократии пределы, мы отвечаем твердо: если гласность, критика, демократия в интересах социализма, в интересах народа — они беспредельны!” . Правда, Горбачев хотя бы сделал оговорку, по сути отрицающую весь тезис (гласность у нас беспреёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёдельна, но только в пределах интересов социализма, а интересы социализма определяет номенклатура КПСС).
Но ведь сам этот продукт гипостазирования — придание расплывчатому понятию гласность статуса абсолютного приоритета в нашей жизни — засел в сознании множества людей и до сих пор там сидит. Вспомним первые выборы народных депутатов СССР в 1989 г.! Однажды целой группе конкурентов во время дебатов на телевидении был задан один вопрос: “Считаете ли вы, что гласность должна иметь какие-то пределы?” И с телеэкрана все они до одного (а это были весьма почтенные интеллигентные люди) заявили совершенно безумную вещь: гласность должна быть абсолютной, никаких ее ограничений они, будучи депутатами, не допустят. И это — вопреки здравому смыслу. О каких правах человека может идти речь при “неограниченной гласности”, когда не может укрыться ни одно твое движение, ни одна мысль? Заметим, что эта болезнь интеллигенции — расщепление логики — вызревала довольно давно.
Из всей истории с гласностью мы обязаны извлечь урок. Он важен не только в академическом, но и сугубо практическом плане. Ведь эта история не кончилась с крушением советской государственности, ради которого эта гласность была затеяна. Она, получив мощную поддержку образованного сословия и одновременно власти, стала жить собственной жизнью, став, в новых формах, фактором разрушения и даже криминализации общества и государства. Постулаты гласности узаконили скандал и шантаж в качестве признанного инструмента власти. Чем была история устранения генерального прокурора РФ Скуратова с помощью скандальной (точнее, преступной) видеозаписи? Сильным ударом и по праву, и по нравственности. Ведь М.Швыдкой, пустивший эту видеозапись в эфир, стал министром культуры, а В.В.Путин, выполнивший указание Кремля об устранении Скуратова, стал президентом. Никакой последующей оценки этого применения принципов гласности не последовало.
Так что вспомним сами эти принципы и попытаемся реконструировать ход мысли интеллигенции, которая эти принципы поддержала в середине 80-х годов. Вся доктрина гласности — лабораторная разработка гуманитариев из окружения Горбачева. Ее прототип — развитая Руссо концепция государства, где власть осуществляется посредством общественного мнения. Для его формирования и требуется гласность. Само это понятие в западных языках обозначается словом “прозрачность” (transparency).
М.Фуко говорит об этой концепции Руссо: “Мечта о прозрачном обществе, одновременно видимом и читаемом в каждой из его частей; мечта о том, что чтобы больше не оставалось каких-либо тёмных зон, зон, устроенных благодаря привилегиям королевской власти либо исключительными преимуществами того или иного сословия, либо, пока еще, беспорядком; чтобы каждый с занимаемой им точки мог оглядеть всё общество целиком; чтобы одни сердца сообщались с другими; чтобы взгляды больше не натыкались на препятствия; чтобы царило мнение, мнение каждого о каждом” .
Да, была такая утопия во Франции в XVIII веке. Вопрос в том, как она могла найти отклик в душе русских интеллигентов конца ХХ века! Ведь для этого надо было отключить и рассудок, и память. Ибо уже в том же XVIII веке обнаружилось, что эта утопия самым естественным образом порождает технократическую практику тоталитаризма, что и было затем отражено в множестве и философских, и художественных произведений, в том числе тех, которые были прославлены во время перестройки (“ 1984” Оруэлла, “Мы” Замятина, “Защита Лужина” Набокова). Не видеть этой связи просто невозможно!
Приняв идею гласности, каждый соглашался с тем, чтобы в его спальне была установлена скрытая камера, и любой большой или маленький швыдкой мог пустить видеозапись в большой или маленький эфир. Прозрачность — так прозрачность! Образованный и способный к логическим рассуждениям человек не мог этого не видеть. Если не увидел, значит, его интеллектуальные инструменты были сильно испорчены, и он должен этот вопрос для себя прояснить.