Что же изменилось со времен перестройки? Эмпирический опыт получен огромный, причем на собственной шкуре — живого места нет. Казалось бы, после таких экспериментов должны мы были бы познать самих себя. Нет, это знание так и остается на уровне катакомбного. Где-то в мрачных кельях его обсуждают вполголоса, а политики так и продолжают с гордостью говорить о “неправильной стране” и “неправильном народе”. Правда, теперь в щадящих выражениях: “а вот в цивилизованных странах то-то…” или “а вот в развитых странах так-то…”. Эта “неправильность” России для политиков служит безупречным оправданием любой их глупости. Неправильный народ пока что виновато переминается с ноги на ногу.
Недавно на совещании преподавателей обществоведения зав. кафедрой политологии объясняла, какие полезные курсы читаются студентам — “их учат, как надо жить в гражданском обществе”. Ее спросили: зачем же учат именно этому, если у нас как раз гражданского общества нет? Почему не учить тому, что реально существует? Она удивилась вопросу, хотя и признала, что да, далеко нам до гражданского общества. Почему же она удивилась? Потому, что проведенная за последние 15 лет кампания привела к деградации структур рационального мышления — его аутистическая компонента вытеснила реалистическую.
Одним из следствий этого стало странное убеждение, что “неправильное — не существует”. Гражданское общество — правильное, но его у нас нет. Значит, ничего нет! Не о чем думать и нечему тут учить. Вспомните, например, как стоял вопрос о характере советской правовой системы. Советское государство? Неправовое! Не было у нас права, и все тут. Подобный взгляд, кстати, стал одной из причин кризиса политической системы России в начале ХХ века. И либералы, и консерваторы восприняли дуалистический западный взгляд: есть право и бесправие. Требования крестьян о переделе земли они воспринимали как неправовое. На деле правовая система России была основана на триаде право — традиционное право — бесправие. А земельное право, которому следовал общинный крестьянин, было трудовым. Не видя реальной структуры действующего в России права, и власть, и либеральная оппозиция утратили возможность диалога с крестьянством (80% населения).
Точно так же советская либеральная интеллигенция времен перестройки, уверовав в нормы цивилизованного Запада, стала отрицать само существование в СССР многих сторон жизни. Настолько эта мысль овладела интеллигентными умами, что на телевидении элегантная дама жаловалась на то, что “в Советском Союзе не было секса”.
Таким образом, от незнания той реальности, в которой мы живем, наш политический класс перешел к отрицанию самого существования реальности, которая не согласуется с “тем, что должно быть”. У наших политиков это стало своеобразным методологическим принципом. Этому есть масса красноречивых примеров из рассуждений самых видных политических деятелей и близких к ним обществоведов.
Ясно, что нынешний кризис в России порожден противоречиями, не находящими конструктивного разрешения. Но политики категорически отказываются от выявления и обнародования главных противоречий. Они предпочитают видеть кризис не как результат столкновения социальных интересов, а как следствие действий каких-то стихийных сил, некомпетентности, ошибок или даже недобросовестности отдельных личностей в правящей верхушке. При этом исчезает сама задача согласования интересов, поиска компромисса или подавления каких-то участников конфликта — “политический класс” устраняется от явного выполнения своей основной функции, она переходит в разряд теневой деятельности. Для прикрытия создается внесоциальный метафорический образ “общего врага” — бедности, разрухи и т.п.
Вот, например, какую концепцию отстаивает начиная с 2000 г. председатель Аграрной партии России М.И. Лапшин: “Рецидивы баррикадного сознания всем нам нужно скорее преодолевать. У нас сегодня один общий противник: разруха и развал, и именно с ним крестьянству и власти нужно сообща, засучив рукава, вместе бороться”.
Противник — разруха! Как будто это не социальное явление, а какое-нибудь стихийное бедствие. Можно, конечно, не поминать классовой борьбы, но нельзя же политику не видеть, что разруха создана действиями конкретных сил, она им нужна, позволила кое-кому составить огромные состояния и поэтому вовсе не является “общим” противником. Отказ от рационального подхода к анализу социальных явлений приводит к странной сентиментальности.
Вот что мы слышим на Пленуме ЦК Аграрной партии России от ее председателя: “Мы — партия, берущая свое начало в глухой деревеньке, в рубленой сельской избе, на плодородной крестьянской ниве… Наши традиционные, вековые, консервативные по своей природе крестьянские идеалы и принципы не совпадут с задачами пролетарской партии”.
И эта слащавая байка — в условиях разрухи. Какая там глухая деревенька, рубленая изба, плодородная нива! Кто не знает, что “начало АПР” — в Тимирязевской академии, совхозе “Гигант” и сельскохозяйственном отделе обкома КПСС? Но это лирика, а главное — тезис о том, что крестьянам якобы не по пути с “пролетариатом”, вековые идеалы, мол, разные. Что за вековые идеалы и принципы, какого они века? Куда занесло разумного человека, окончившего нормальный советский вуз?
Уход от материализма, хотя бы он и был вульгарным, на уровне здравого смысла, сразу сдвигает сознание во власть приятных иллюзий. То, что произошло с лидерами АПР, очень показательно. В их программных заявлениях возник странный провал в представлениях о том, что происходит в России, они просто витают в облаках. Вот теперь их программа: “Главная задача — добиться создания достойных условий функционирования агропромышленного комплекса в условиях складывающейся рыночной экономики, обеспечить защиту внутреннего рынка от продовольственной экспансии, гарантировать бюджетную поддержку крестьян на всех уровнях власти, законодательно ввести паритетные отношения между городом и селом. Рынок по Чубайсу и Гайдару за десять лет принес колоссальные беды и разрушения в российское село”.
Начнем с конца: докладчик ругает “рынок по Чубайсу” и уповает на “складывающуюся рыночную экономику”, то есть на “рынок по Грефу”, которого либеральная пресса назвала “Чубайс в квадрате”. Рынок по Чубайсу был щадящим для села, он содержал в себе еще очень много “достижений социализма”, которые пришел отменить Греф. Известно, сколько наше село платило за электричество и газ до 2002 г. — ровно десятую долю их реальной рыночной цены. Кто же оплачивал разницу? Государство — за счет всего общества. Это, кстати, называется “уравниловка”, которой, по мнению М.И.Лапшина, не желают селяне.
А что такое “бюджетная поддержка крестьян на всех уровнях власти”? Это — тоже пережиток советской “уравниловки”, которую М.И.Лапшин призывает искоренить. И как можно в условиях рынка требовать, чтобы государство административными средствами (законодательно!) ввело паритетные отношения между городом и селом? Как себе это представляет председатель АПР, если вся торговля и почти вся промышленность теперь находятся в частных руках? Он и сам понимает, что предлагать это от “рынка” глупо. Поэтому он уповает на “полномочия Президента, правительства и другие способы”. Иными словами, просит в отношении сельского хозяйства отменить рынок и ввести командно-административную систему.