В откровенной речи, которую Гитлер произнес перед функционерами нацистской партии в апреле 1937 года, он изложил свои планы по руководству партией и нацией в отношении еврейского вопроса. Там же он раскрыл некоторые секреты своей харизмы. Заявив, что конечная цель нацистской партии в отношении евреев «кристально ясна и понятна всем нам», он вместе с тем заявил: «Я всегда больше всего боюсь сделать что-то, от чего потом, возможно, придется отказаться, или что-то, что может нам чем-то навредить. Надо понять, что я всегда продвигаюсь вперед настолько, насколько можно, — и не шагом больше. Жизненно важно иметь шестое чувство, внутренний голос, который тебе подсказывает: „Это я уже могу, а этого еще не могу“»‹19›.
Таким образом, Гитлер еще раз подчеркнул, насколько важно для харизматичного лидера излучать уверенность в себе. Тем более что, как он заявил, «самое главное» — это не выглядеть слабым. «Это не значит, что я стремлюсь сразу же яростно атаковать своего врага». Нет, он предпочитал запугивать и провоцировать противника, словно крича ему в лицо: «Я тебя уничтожу!» И только окончательно загнав его «в угол», Гитлер «наносил смертельный удар».
При ближайшем рассмотрении эта стратегия кажется странной. Долгосрочные цели Гитлера могли быть ясны и понятны, однако адекватного политического механизма, увязывающего тактические действия с его долгосрочными целями, не было. Крича угрозы в лицо оппоненту, Гитлер не предлагал своим сторонникам руководства к действию по достижению их целей. И все же эта речь проясняет, к примеру, зачем ему было нужно, чтобы его генералы вели себя как «бультерьеры на цепи»‹20›. Гитлеру было крайне важно иметь среди своих последователей категорию людей, которых ему якобы приходится одергивать и «удерживать» от радикальных действий. И хотя Гитлер пожаловался, что генералы его разочаровывают, т. к. ему приходится скорее подзуживать их, чем удерживать, сути дела это не меняет.
Всякое «удерживание» резко прекратилось после аншлюса Австрии в марте 1938-го. Вальтер Кеммерлинг, тогда 15-летний еврейский школьник, вспоминает, какой катастрофой было появление нацистов — грабежи и жестокие издевательства над евреями, погромы их магазинов. «Мы были абсолютно вне закона, — говорит он, — защиты ждать было неоткуда. Всякий мог подойти к тебе и сделать с тобой все что угодно — просто так»‹21›.
Насилие и преследование евреев в Австрии весной 1938 года происходило в масштабах, пока еще невиданных в Германии. Это в основном объяснялось двумя причинами. Во-первых, в Австрии было пропорционально гораздо больше евреев по сравнению с Германией (около 4 % населения против 0,76 % в Германии), и, во-вторых, Австрия, хоть ей и предстояло вскоре стать частью рейха, все же не была исконно немецкой землей. Австрия явилась первым примером того, чему вскоре предстояло стать обычным явлением в нацистском государстве; акты жесточайшего насилия могли сначала иметь место вне границ «Старого рейха», однако последствия нового радикализма затем докатывались до Германии.
Именно так обстояло дело в 1938 году. Жестоко расправившись с австрийскими евреями, нацисты вновь обратили взоры вовнутрь Германии. Через шесть недель после вступления нацистов в Австрию, 26 апреля, Герман Геринг издал распоряжение, согласно которому все германские евреи должны были зарегистрировать свою собственность и любая собственность стоимостью более 5000 рейхсмарок могла быть продана или сдана в аренду только с разрешения нацистских властей. Это было явной подготовкой к прямому грабежу еврейских активов. За этим шагом вскоре последовали другие меры — еврейским врачам, адвокатам, дантистам и ветеринарам запрещалось обслуживать клиентов «арийского» происхождения, каждый еврей был обязан добавить к своему имени определенное дополнительное имя, которое позволяло легко идентифицировать его как еврея, например Израиль — для мужчин и Сара — для женщин.
На фоне преследования евреев в Австрии и Германии, президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт принял решение более активно заняться этой проблемой. Он призвал провести международную конференцию, чтобы обсудить пути ее решения, и в июле 1938 года такая конференция открылась в отеле «Рояль» во французском городе Эвиан-ле-Бен, куда съехались представители более 30 стран. Гитлер опубликовал издевательское приветствие делегатам: «Могу лишь ждать и надеяться, что ваши страны, испытывающие столь глубокое сочувствие к этим преступникам (т. е. евреям), наконец-то продемонстрируют настоящую щедрость и облекут свое сочувствие в форму практической помощи. Мы, со своей стороны, готовы отправить всех этих преступников в распоряжение ваших стран, даже если для этого придется выделить им роскошные лайнеры»‹22›.
Случилось так, что конференция в Эвиане завершилась наихудшим образом для германских и австрийских евреев, которые рассчитывали, что остальной мир распахнет перед ними двери. Из 30 стран-участниц лишь Доминиканская Республика выразила готовность принять значительное количество беженцев. Остальные же большей частью ограничились словами сочувствия, но не предложили сколько-нибудь значительной практической помощи. Фактически подтвердились слова Хаима Вейцмана, который двумя годами ранее сказал в интервью одной британской газете: «Похоже, мир разделился на две части — страны, где евреи не могут жить, и страны, куда они не могут въехать»‹23›.
На конференции присутствовала Голда Меир, впоследствии премьер-министр Израиля. «Сидеть в этом величественном зале и выслушивать, как делегаты из 32 стран мира один за другим поднимаются и рассказывают, как сильно им хотелось бы принять значительное количество беженцев и как им жаль, что это, к сожалению, невозможно, — это было ужасно. Думаю, тот, кому не довелось такого пережить, не сможет понять, какие чувства я испытывала в Эвиане — смесь горечи, ярости, отчаяния и ужаса. Мне хотелось встать и закричать им: „Неужели вы не понимаете, что эти „количества“ — это человеческие жизни, это люди, которым придется провести остаток жизни в концентрационных лагерях или скитаться по свету, как прокаженным, если вы их не примете?“»‹24›
Нацистская трактовка итогов конференции в Эвиане была однозначна. «Они никому не нужны», — гласил заголовок в «Volkischer Beobachter»‹25›. А Гитлер в дальнейшем выразил свое презрение к позиции, занятой демократическими нациями по отношению к проблеме еврейской эмиграции. На митинге в Нюрнберге 12 сентября 1938 года он поднял на смех «подход так называемых демократических стран, которые осуждают немцев за стремление избавиться от еврейского элемента», но при этом «в этих демократических странах не слышно ни слова о том, чтобы вместо лицемерных причитаний предложить добрые дела и практическую помощь. Нет, как раз наоборот — мы слышим только прагматические рассуждения о том, что в этих странах, к огромному сожалению, тоже недостаточно пространства. Увы, помощи не будет. Только нравоучения!»‹26›
Таким образом, конференция в Эвиане практически не оказала влияния на судьбу евреев, а лишь дала новую пищу фантазиям Гитлера на тему еврейского господства, поскольку большинство стран мира — включая Соединенные Штаты Америки — расходилось с нацистской Германией по этому вопросу. Как говорит профессор Адам Туз, «Гитлер был, по-моему, глубоко убежден, что мировой еврейский заговор приобретает новый и более зловещий характер. Это началось с Эвианской конференции летом 1938 года, когда Америка стала вмешиваться в европейские дела под предлогом решения проблемы организованной эмиграции восточноевропейских евреев. А это, конечно, было спровоцировано невероятной кампанией насилия, развязанной немцами в Австрии после аншлюса. Это, в понимании Гитлера, переносит центр всемирного еврейского заговора из Москвы, которая для него ассоциируется с коммунизмом, и уже в начале 1939 года звучит однозначное утверждение, что истинным центром всемирного еврейского заговора является Вашингтон, Уолл-стрит и Голливуд. Это, конечно, коренным образом меняет его оценку стратегической картины мира, поскольку за Великобританией и Францией, как и в Первую мировую войну, в конечном итоге стоит вся мощь американского военно-промышленного комплекса»‹27›.