Двадцать третьего ноября Гитлер выступил в рейхсканцелярии перед двумя сотнями старших офицеров — одна из последних попыток поднять боевой дух своих генералов накануне грядущей войны на Западе. Он понимал, что на этом совещании ему предстоит не просто рассказать о своем видении войны, но и убедить людей, без которых эта война не могла состояться. Фюрер понимал, что эту битву он должен выиграть.
И снова Гитлер пустил в ход красноречие и уже знакомые методы убеждения. Суть его речи сводилась к одному — все держится на личности фюрера. «Судьба рейха зависит только от меня»‹34›, — объявил он, представ в образе харизматичного полководца, которого само Провидение послало Германии, чтобы спасти ее. Как и в прошлый раз, он заявил, что пришел сюда, чтобы сообщить генералам о своих решениях.
Речь фюрера была уроком истории — он напомнил о том, как в прошлом одерживал победы даже тогда, когда другие не верили в него, — а также вкратце изложил генералам основы своей бесчеловечной философии: «Судьбу всего сущего я вижу в борьбе. Уклониться от борьбы не может никто, если не хочет погибнуть». Он сказал, что его миссия ясна — завоевать Lebensraum — «жизненное пространство» для народа, который отчаянно нуждается в нем.
В статье «The Mind of Adolf Hitler» Хью Тревор-Роупер пишет, что для Гитлера «цель жизни» заключалась всего лишь в том, чтобы сделать «германский народ властелином мира», и что фюрер хотел лишь обеспечить «пироги и пышки для немцев, а синяки и шишки для не-немцев»‹35›. Но этот британский историк явно недооценивает роль этого обращения Гитлера к своим генералам. Он не просто поставил перед ними практическую задачу — расширить территорию рейха — но также подвел под нее философскую базу: жизнь есть вечная борьба, а люди по природе своей животные, которые должны драться или умереть.
Фюрер призывал освободить хищного зверя, притаившегося внутри каждого из нас. В его речи на каждом шагу встречается слово «уничтожить» — он бесконечно повторяет, что «уничтожит каждого, кто станет на пути… Я хочу уничтожить врага». Задолго до объявления «войны на уничтожение» Советскому Союзу, он предстал перед своими генералами апологетом «уничтожения» противника на Западе. В тот день фюрер снова прибег к упрощающей логике «или — или». «У меня есть только один выбор: победа или наша гибель, — заявил он. — Я выбираю победу!» Ставить перед выбором «или — или» — это был излюбленный прием Гитлера, он даже обещал покончить с собой, если история обернется против него: «Поражения моего народа я не переживу».
Фюрер наверняка понимал, что его длинная речь недостаточна, чтобы побудить к действию Браухича и Гальдера, потому после совещания он пригласил их к себе в кабинет, где выказал им свое неудовольствие по поводу позиции командования вермахта, вновь упомянув «дух Цоссена»‹36›. Браухич объявил, что «готов уйти в отставку»‹37›, но Гитлер приказал ему оставаться на посту и выполнять свой «долг».
Тем временем Гальдер вместе с коллегами без особого рвения планировал вторжение на Запад, так как совершенно не верил в успех этого предприятия — и его опасения были не напрасны. Если бы немцы начали вторжение, руководствуясь планами в том виде, в каком они существовали в начале ноября, то либо сразу потерпели бы поражение, либо оказались бы в патовой ситуации, как в Первую мировую на Западном фронте. Однако постепенно планы стали меняться. Больше ресурсов выделялось группе армий «А» генерала фон Рундштедта, которая должна была прикрывать южный фланг группы армий «В» в ходе захвата Голландии и Бельгии. И все же на момент выступления Гитлера на памятном совещании 23 ноября «план Гельб» (Fall Gelb) — как назывался план вторжения — по-прежнему оставался весьма расплывчатым и было непонятно, какая группа армий будет играть главную роль.
Генерал Эрих фон Манштейн настаивал на том, что единственный способ сокрушить войска союзников во Франции и не завести дело в тупик затяжных боев — это нанести главный удар в наступательной операции силами группы армий «А». Он считал, что группа армий «В» фон Бока должна вторгнуться на территорию Бельгии, чтобы создать у союзников впечатление, что именно она является основной ударной группой. Тем временем как расположенные южнее бронетанковые соединения группы «А» стремительно преодолеют Арденнский лес, форсируют Маас и совершат бросок в направлении побережья Ла-Манша, в том месте, где Сомма впадает в море. Таким образом, большое количество английских и французских войск окажутся в так называемых «клещах» двойного охвата группами армий «А» и «В». Однако, по словам профессора Адама Туза, «эта операция с точки зрения материально-технического обеспечения была беспрецедентно рискованной и при условии тщательно продуманной организации предоставляла противникам Германии — Великобритании, Франции, Бельгии и Голландии — возможность нанести сокрушительный контрудар по рейху и по „клешне“, продвигающейся по северу Франции. Так что немцы в полной мере осознавали, что если этот план не сработает, то они неизбежно проиграют войну… Эта авантюра может завершиться блистательной победой… а может — катастрофическим поражением. И они это прекрасно понимают»‹38›.
Несмотря на всю свою безрассудность — а может, и благодаря ей, — этот план понравился Гитлеру, и, лично обсудив все детали с Манштейном, фюрер утвердил его в качестве основы будущей наступательной операции. Еще двумя годами ранее генерал Гудериан в своей книге «Achtung Panzer!» («Внимание, танки!») разработал идею стремительных прорывов танковых соединений в глубь обороны противника; и Гальдер на тот момент уже успел оценить в ходе боевых действий в Польше, как важно, чтобы наступательную операцию начинали танковые корпуса. Таким образом, к созданию «плана Гельб» приложило руку множество людей — а также случай, так как союзникам удалось заполучить копию первого варианта плана наступления после крушения немецкого самолета на территории Бельгии в январе 1940 года. Немцы тогда проявили осторожность и сочли за благо внести серьезные изменения в стратегию грядущей операции.
И все же революционная стратегия вторжения во Францию получила право на существование исключительно благодаря тому, что так пожелал сам Адольф Гитлер. Фюрер всегда лишь ставил задачи — в данном случае, «начать наступление на Запад», а затем требовал от других разработки конкретных идей по достижению той или иной цели. Но предложенная стратегия полностью соответствовала его авантюрной философии «или — или», «пан или пропал» — в этой наступательной операции немцы должны были получить все или ничего. Оккупация Рейнской области, Аншлюс, Мюнхенский сговор — Гитлер каждый раз ставил на карту судьбу всего рейха. В таких рискованных мероприятиях он видел очередное проявление собственного величия и презирал каждого, кто склонялся к более взвешенным и безопасным вариантам. «Мюнхенские главари [5] не возьмут на себя риск развязать войну»‹39›, — сказал он в августе 1939-го. Таких офицеров старой закалки, как Людвиг Бек, именно и тревожило пристрастие фюрера к риску. Однако многие считали, что именно это качество делает Гитлера столь открытым для новых идей.