– Ты мне нравишься, Марион! – одобрительно усмехнулась Джессика. – С тобой интересно. Правда, иногда мне ужасно хотелось, чтобы ты не была такой простодушной, тогда бы было еще интересней. Твоя беда в том, что ты слишком доверчива! А верить нельзя никому. Ты же с разинутым ртом слушала все, что тебе плели я, Глэдис, Десмонд… Вот и дослушалась. Ты ведь небось веришь в высшую справедливость, да? Неужели еще не убедилась, что громы небесные не собираются грянуть над моей головой?
Правду сказать, в первые мгновения Марине почудилось, что Джессика повредилась в уме, если пришла сюда. Но она надеется уйти… Значит, знает, как открыть ее изнутри. Но вряд ли она явилась для того, чтобы сообщить эту тайну Марине. Ведь Джессика – человек, лишенный души, сердце ее мертво для добра и сочувствия. Она непреклонна, как мужчина, и очень опасна, потому что умна и коварна.
Зачем же Джессика пришла сюда? Скорее всего, чтобы насладиться страданиями Марины. Окончательно пригвоздить поверженную соперницу. И, может быть, даже раскрыть ей свои карты. Недаром же нарцисс – ее любимый цветок! Самолюбование – сущность Джессики, все свои злодейства она совершила исключительно из любви к себе.
Марина вдруг подумала, что могла бы заподозрить красавицу чуть ли не с первого дня, когда Джессика так пылко рассказывала ей о нарциссах. Из этих цветов плели себе венки эринии, богини мести и возмездия, и Джессика с невероятной терпеливостью, сдержанностью, расчетливостью сплетала свой венок. Только ей пока невдомек, что о ней уже все известно!
Марина вскинула голову, но тут же погасила огонь глаз. Не время торжествовать. Ведь ничто не мешает Джессике в одно мгновение привести в движение известный лишь ей механизм и оказаться за пределами обители смерти, оставив здесь Марину. И хоть Десмонд знает, на что способна его вновь обретенная сестрица, характер Джессики так же несгибаем, как ее осанка. Черт знает чего от нее еще можно ожидать! И как ни хочется с горделивым отвращением плюнуть ей в лицо, нельзя забывать, что она – единственная надежда Марины на спасение, единственный ключ от потайной двери. И с этим ключом следует обращаться бережно…
– Что-то ты притихла, Марион, – обеспокоенно сказала Джессика, приближаясь. – Ты не могла настолько обессилеть за день и две ночи.
Марина так испугалась, как бы Джессика не огляделась и не заметила глиняного сосуда, еще наполовину полного водой, не вздумала опрокинуть его, что ринулась в бой, желая во что бы то ни стало отвлечь соперницу:
– Зря ты думаешь, что Десмонд женится на тебе!
– Очень надо! – фыркнула Джессика, и Марине показалось, что мисс Ричардсон (вернее, новоявленная леди Маккол) сейчас все расскажет о себе и своих планах. – Почему ты так решила? Десмонд был игрушкой в моих руках. И если ты думаешь, что я не влезла к нему в постель, то глубоко ошибаешься.
Наверное, лицо Марины слишком уж изменилось, потому что Джессика торжествующе хохотнула, разразившись новой цитатой:
– «О, берегитесь ревности, синьор! Зеленоглазое чудовище сие со смехом пожирает свои жертвы!»[6]
Но дело было вовсе не в ревности…
«Не может быть! – смятенно подумала Марина. – Неужели Джаспер ошибся, и Джессика так ничего и не знает о своем истинном происхождении?»
Жалость вдруг коснулась сердца Марины. Страшны грехи Джессики, но ведь она совершила их, не ведая, что творит. Ее не проклинать нужно, а жалеть. Девушке пришлось сделать глубокий вздох, чтобы набраться решимости и сказать то, что она должна была сказать:
– Я думаю, Десмонд решился бы скорее лечь в могилу, чем в одну постель с тобой. Как Алистер!
– Это еще почему? – вскинула брови Джессика, и Марине впервые пришло на ум ее сходство с какой-то хищной птицей – особенно сейчас, когда обычно умные, проницательные глаза ее обесцветились непониманием и сделались как бы даже туповаты.
– Потому что, когда ты узнаешь, что ты дочь лорда Маккола… что Алистер и Десмонд твои единокровные братья… я думаю, это тебя остановит! – бессвязно выпалила Марина, страшась увидеть отчаяние и слезы в глазах Джессики.
Но вид у той был по-прежнему надменный и гордый, даже подобия стыда не промелькнуло в ее лице.
– Меня не остановило даже то, что я всегда об этом знала, – небрежно пожала она плечами и расхохоталась: – Я снова шокировала тебя? Неужели ты жалеешь меня?
– Да, – глухо вымолвила Марина.
– О, очень мило с твоей стороны! – насмешливо склоняясь к ней, проговорила Джессика, делая перед Мариной шутливый реверанс и невольно склоняясь над ней. – Но ты бы лучше себя пожалела, бедняжка!
Того-то и ждала Марина.
Она знала, что не сможет вскочить достаточно быстро и, кинувшись на Джессику, сбить ее с ног, а потому вцепилась ей в волосы и рванула на себя. Джессика с пронзительным воплем рухнула на Марину, и у той на мгновение занялся дух. Но все-таки боль Джессики была сильнее, что давало Марине преимущество, которым она не преминула воспользоваться: ужом выскользнула из-под тела Джессики, перевернула ее на спину, приподняла и с силой швырнула головой на каменные плиты.
Джессика застонала, зашарила в воздухе руками, пытаясь вцепиться в Марину, но та была начеку и, увернувшись, снова схватила соперницу, еще раз ударила ее об пол.
Звук был ужасен! Марина вдруг поняла, что уже не сможет повторить то же самое еще раз, и отпрянула, защищаясь ладонями. Но нападения не последовало. Джессика распростерлась на полу недвижима.
Победа далась так легко, что Марина в первое мгновение даже испугалась: а не убила ли она, часом, проклятущую Джессику? Отомстила, называется! Как бы победа не обернулась поражением, ведь только Джессика знает, как выйти на волю. Но та дышала, и Марина возблагодарила бога.
Однако медлить было нельзя: живучая, как змея, лицедейка могла очнуться в любую минуту. Из нижних юбок Марина нарвала множество крепких полосок, которыми спеленала Джессику по рукам и ногам. Затем обшарила ее одежду в поисках какого-нибудь ключа, но, увы, не нашла ничего, кроме окровавленного лоскута, своего безнадежного письма к Десмонду, который спрятала в карман.
Марина села так, чтобы Джессика увидела ее сразу, едва очнется, и принялась уговаривать себя набраться терпения. «Сокамерники» – сэр Брайан и Гвендолин, чудилось, глядели на нее с нетерпеливым ожиданием, и девушка с невольной досадой отмахнулась от них:
– Нет, потерпите еще! Такие дела скоро не делаются. Знаете, как у нас говорят: самое долгое – позади, самое трудное – впереди.