Еще вспомнились игры на поцелуй. Особенно забавной была та, где мальчик вручал девочке веточку или цветок и должен был успеть запятнать избранницу до того, как она добежит до ручья и бросит в него подношение. Мила бегала быстрее всех.
Ивар никогда не играл с ними. Ради него она бы споткнулась и разбила коленку. Почему Милу угораздило влюбиться в того, кто на нее даже не смотрит? А самое ужасное, в его присутствии куда-то пропадало все кокетство. Рядом с Иваром она немела, деревенела и совершенно переставала что бы то ни было соображать. Какой позор. И это она – королева окрестностей! Жалкая трусиха!
Каждый вечер, крутясь на сбитой постели, Мила придумывала фантастические обстоятельства, в которых могла бы оказаться с Иваром наедине и хотя бы просто прикоснуться к нему. Она бы жизнь отдала ради этого.
И никаких слов, ни единого, потому что ими невозможно передать того, что творится внутри. Оно так огромно, что непонятно, каким образом умещается в теле.
Но у нее было только узкое окно на лестничной площадке и невообразимый океан счастья от возможности просто видеть Ивара. Все уходило в этот всплеск, ничто не могло быть больше него. Месяц за месяцем она жила только ради этих секунд, день за днем придумывая для себя Ивара. Ведь Мила не знала, какой он на самом деле, о чем он мечтает, чем еще, кроме техники, интересуется.
Один единственный раз она ему позвонила, отыскав номер в справочнике. Сердце у нее колотилось так, что, казалось, разворотит грудную клетку. «Алло, алло! Вас не слышно», – звучал голос Ивара. Она не могла говорить, и чем дольше молчала, тем страшнее было издать хоть один звук. Хватая ртом воздух, Мила сползла по стене и долго сидела на полу.
Все закончилось внезапно: Ивар перестал приезжать. Спустя какое-то время, выяснилось, что он с родителями переехал в третий регион, очень-очень далеко.
Мила проплакала всю ночь, наутро сказалась больной и не пошла в школу. Все было кончено раз и навсегда, кончено не начавшись. Ей не хватило смелости открыть свои чувства, она не дала Ивару ни малейшей возможности принять их или отвергнуть.
Существенно позже к ней пришло понимание, что жизнь дольше всякой любви. Теперь все чаще Мила тешила себя надеждой, что, как один знакомый старик, однажды она с таким же удовольствием произнесет: «Любовь очень важна, но пускай это лучше будет любовь к собаке».
Если оглянуться на прошлое, никогда она не была так счастлива, как в те юные годы. И так несчастна. Но это забылось, остался только свет, только память о парении в облаках в удивительные моменты всепоглощающего восторга. Никогда больше ее сердце не билось так сильно, вплоть до встречи с Рихардом.
Что за несправедливость – стоит бутону раскрыться навстречу солнцу, как набегают грозовые тучи и ветер обрывает лепестки.
Впору заводить собаку.
Она очнулась. Рассеянный свет наполнял узкое пространство камеры-гроба, в которую поместил ее Смит. Мила провела рукой по гладкой стенке, и ей стало неуютно. Она вновь закрыла глаза и прислушалась.
Смит то ходил по лаборатории, то останавливался возле устройств, что-то на них время от времени переключал и что-то бормотал себе под нос, напоминая в такие моменты безумца.
Когда он приказал ей лечь в эту камеру, на мониторе-стене была открыта инструкция. Судя по всему, Смит понимал то, что в ней написано. Он даже перестал задавать вопрос за вопросом Кибераполлону, как делал это вначале, словно что-то вдруг включилось в его собственном разуме, активизировалась внутренняя система познания. Может, информация по спутниковой связи, которую ему вложили, создавая Рихарда, была столь обширной, что позволяла легко ориентироваться. Может, образование, полученное на Земле, оказалось таким фундаментальным и универсальным, что Смит без труда мог осваивать совершенно новые технологии.
Лишь иногда он подходил к Астахову и коротко его о чем-то спрашивал, ускоряя ответы резкими пощечинами. Астахов вскрикивал, называл Смита господином и в самом деле начинал говорить быстрее. Иногда он спрашивал: «Что вы собираетесь делать, господин?», но не получал ответа.
Вдруг над Милой нависло лицо Смита: оно было серьезным, целеустремленным, каким, наверное, бывает лицо настоящего астронавта во время взлета.
– Первое, что мы попытаемся сделать – отключить сигналы, по которым нас находят. Если все получится, мы станем невидимками.
Внутри у нее все скрутило от ужаса. Власти, Система, полиция – все, что она начинала уже ненавидеть за необъяснимость поведения, разом отсекалось, оставляя ее наедине с этим кошмаром. Прежде, хоть и не было помощи, она чувствовала себя не так одиноко; она, хоть и не могла смириться со жребием участника эксперимента, но знала, где брать силы терпеть и ждать. Теперь, со словами «мы станем невидимками», Мила ощутила себя человеком, потерпевшим кораблекрушение в океане без надежды на спасение.
Она попыталась сесть, но Смит упер ей в грудь руку.
– Ты же не хочешь, чтобы я тебя связал?
Она дернулась еще раз, но сила, с которой давил Смит, была такой, что ей не удалось даже приподняться, Мила расслабилась и отвернулась.
– Не грусти, – шепотом сказал он. – Это будет первый этап. Вторым станет наш с тобой разрыв. Мы перестанем зависеть друг от друга, читать мысли, видеть одинаковые сны.
И перешел на телепатию:
«Веришь или нет, но я стал понимать принцип действия этого оборудования, – говорил он. – Не знаю, словно что-то мне подсказывает… Когда я натыкаюсь на трудность и хочу спросить у этой сво… этого не слишком сговорчивого, подозрительного типа, которому не могу доверять, то внутри сам собой вспыхивает ответ. Прозрение? Не знаю. Но пока все идет как надо. Так что потерпи, крошка. Скоро мы их сделаем. Только вот что. Есть одна загвоздка: процесс идет в два этапа. Сначала должен отключиться сигнал, по которому нас отслеживают, за этим может последовать немедленная реакция с их стороны. При таком раскладе нам придется бежать и оставаться в зависимости друг от друга. Но если я смогу разорвать проклятую связь, то ты мне больше не будешь нужна».
Он остановил поток мыслей, обращенных к ней. Мила чувствовала его взгляд. Но последние слова, подарившие ей внезапную надежду, она как бы отодвинула в сторону, чтобы обдумать их позже – когда Смит будет сильно занят, иначе чувства переполнят ее, а она не хотела (ох, как не хотела!), чтобы он с ухмылкой рассматривал ее радость под микроскопом.
– Я готова, – сказала она.
– Еще рано, – проговорил Смит вслух, но шепотом. – Требуется время, чтобы просканировать нас. Я займу точно такую же камеру. Нам придется лежать в этих гробах не меньше двух с половиной часов. Ты не должна вставать, потому что время дорого, нам нельзя его терять. Если захочешь в туалет, ходи под себя, но только не вставай. Закрывай глаза и ни о чем не думай. Даже о том, что рано или поздно уйдешь от меня живой.
* * *
– Все нормально, ребята, мы их уже слышим, – сказал Улыба, когда возле него откуда ни возьмись появилось шестеро громил из группы захвата районного отдела безопасности.