«Как же все вертится перед глазами, и уши заложены, словно туда набили ваты». – Мила осторожно попыталась встать. Двигаться было трудно, все болело, да еще ее кидало из стороны в сторону, как пьяную. Она поднялась на ноги, придерживаясь руками за край разбитого окна, и стала спускаться по наклонившейся набок площадке прицепа. Поскользнулась на стеклянных осколках, стукнулась коленом о рифленый металл площадки прицепа.
Айвен сказал, что высадит ее, когда дорога расширится. Почему же она здесь?
Мила снова поднялась и сообразила, что, когда поднималась, на мгновение успела увидеть ноги Айвена, лежавшего на капоте.
– Дайте руку, – сказал кто-то.
Мила снова поскользнулась и, шлепнувшись, съехала с площадки прицепа прямо на покрытие дороги.
Вокруг синтеноловоза, который разрушил часть стены жилого дома, собралось человек десять. Трое окружили ее, остальные смотрели куда-то вверх. Мила, сильно припадая на правую ногу, обошла кабину и проследила за взглядами зевак.
Лобовое стекло было разбито. Айвена выбросило на шарообразный капот, лишь ноги его оставались в кабине. Он лежал неподвижно и повсюду лучами, образуя огромную кляксу, растеклась кровь.
– Что с вами случилось? – спросил кто-то.
Мила внезапно вспомнила все.
Айвен хотел, чтобы она спаслась. Она попыталась его остановить, отговорить, образумить. Но Айвена охватило отчаяние.
Почему она не плачет?
Мила повернулась спиной к мертвецу и пошла прочь.
Солнце близилось к закату, и в стеклянно-бетонном ущелье переулка уже стояли сумерки. Вдали виднелся поворот. Из-за него на высоте двадцати-тридцати метров вылетела авиетка и направилась навстречу ей, но пилот раздумал лететь в этом направлении, вероятно, завидев катастрофу, и, взмыв к небу, авиетка скрылась за крышей.
Неожиданно Мила споткнулась, идти стало заметно тяжелее, ноги сделались непослушными. Она остановилась, постояла несколько секунд, сделала шаг и чуть не упала.
Вдруг вспомнился их полет над лесом, когда Айвен угрожал выбросить ее из окна, а затем…
Развернувшись, Мила пошла назад.
Никто из этих перепуганных ротозеев даже не додумался вызвать полицию. Трое зрителей были клоунами, одна – придворной дамой, двое мужчин – астронавтами, а один толстяк в рыцарском шлеме сильно напоминал Кибераполлона.
Толкнув плечом одного из астронавтов, Мила подошла к кабине, влезла на подножку и дернула за ручку. С третьего раза дверь открылась.
Мила забралась в кабину и, схватив Айвена за ноги, втащила его внутрь. Она закрыла глаза, вспоминая голографическое изображение, увиденное на мониторе Астахова. Кажется, биосивер Айвена находился с правой стороны.
Мила усадила труп на сидение и на минуту сосредоточилась, рассматривая его окровавленное лицо с неподвижным стеклянным взглядом, обращенным в потолок.
Она нагнулась и, пошарив руками под сиденьем, вытащила оттуда огнетушитель. Коротко размахнувшись, Мила ударила Айвена в висок. Голова его упала на плечо.
За открытой дверью вскрикнули.
«Так не пойдет», – подумала Мила.
Она толкнула тело Айвена, буквально втиснула в угол кабины. Положив огнетушитель на колени, Мила поправила ему голову так, чтобы она плотно прилегала к стенке, потом взяла огнетушитель и ударила снова. На этот раз кость треснула, как пластик. Она потрогала ее и с удивлением обнаружила, что кость тонкая и эластичная, но достаточно жесткая, и, если попытаться оттянуть ее руками, то можно порезать пальцы. Мила попробовала сделать это аккуратно, даже наклонилась к трупу, но сладковатый неприятный запах заставил ее отвернуться.
Она вновь подняла огнетушитель и, размахнувшись, расколола череп Айвена в нескольких местах. Теперь обломки костей с темени и виска можно было оторвать без труда, но под ними вместо мозга оказалась какая-то плотная полупрозрачная пленка.
– Дерьмо! – выругалась Мила и отшвырнула огнетушитель в сторону. Она открыла бардачок, пошарила там и достала отвертку. Воткнув ее с размаху в пленку, она прорвала ее, как хлебную упаковку, влезла пальцами внутрь и почти тотчас нащупала нечто инородное, что не должно находиться в мозге человека.
Выдернув биосивер, Мила бросила на Айвена последний взгляд и выпрыгнула из кабины. К счастью ей удалось удержаться на ногах, хоть правое колено бессильно подогнулось, когда она приземлилась, – не хотела бы она распластаться на глазах у этих кретинов. Мила шла в гробовой тишине через толпу марионеток, глядя прямо перед собой. Свидетели катастрофы испуганно расступились.
«Вас не стоило спасать», – едва слышно пробормотала она.
Мила отошла на сотню шагов, когда сзади послышались сирены полицейских авиеток. Они слетались и слетались, будто до этого прятались где-то невдалеке.
Мила ожидала, что ее сейчас арестуют, но она все удалялась, а за ней никто не гнался. Никому не было дела до нее.
Она не могла ни обернуться, ни остановиться. С ногами что-то произошло, они перестали ее слушаться и все шагали и шагали.
Мила посмотрела на кровавый, с вкраплениями серых комочков, сгусток, из которого торчали тонкие золотистые нити, и сунула его в большой карман на груди – точно такой, из которого Айвен достал припасенную для нее пачку воздушной кукурузы. Затем она вытерла руки о ткань комбинезона и безвольно их опустила.
Страдания и страх отступили, на их месте осталась пустота.
Когда в бутылке ничего не осталось, Фридрих Ганф почувствовал, что ему необходимо выйти на воздух.
Перед глазами маячило лицо президента, а в ушах звучал зловеще спокойный голос того голографического человека, которого звали Клифом. Этот Клиф знал почти столько же, сколько и президент. У него не было никаких лишних вопросов. Краткий диалог между ним и президентом выглядел совсем не так, чем разговор Фридриха с подчиненными.
Он чувствовал себя обманутым провинциалом. Титанов, правящих миром, не заботят и никогда не заботили такие мелочи как репутация, о которой все последние тревожные дни так сильно переживал он. У них иной подход – безжалостный и бесстрастный.
«Я не правитель и даже не наместник», – подумал Фридрих. – Я – марионетка».
Выйдя из дома, он пересек площадку, примыкавшую к бассейну.
Выходит, теперь необязательно включать компьютер чтобы пообщаться с Башковитым… Впрочем, модель-один скоро перестанет существовать. Но на смену ему придет модель-два.
«Я должен погибнуть… Но я очень хочу жить». Эти слова сидели в памяти занозливой болью.
Фридрих стал бродить по двору; ему было душно; тяжелые, неприятные мысли ворочались в голове: «Тот ли я, кем себя считаю? Были ли когда-нибудь эти детские годы в лицее, студенчество, разъезды по миру, борьба за власть в Никте? В самом ли деле президент Флиор мой дядя, брат матери? Мама умерла, и спросить некого. Документы могут врать. А если бы и нашлись люди, которые подтвердили бы родственную связь, то как узнать, не больны ли они иллюзией так же, как все вокруг?»