Докудова эта девочка собирается его довезти? А вдруг она согласится сгонять с ним назад, к его машине, — после того как он разживется бензином? Погано же оставлять машину вот так, в канаве. Еще какой-нибудь ворюга угонит. Правда, и ворюге для этого бензин потребуется. Так ведь, наверное, есть угонщики, которые разъезжают по всем дорогам с большими канистрами бензина в багажниках и ищут машину вроде евойной. Как низко могут пасть некоторые, а? Ворон ворону глаз выклевывает, вот оно до чего дошло.
А Катриона его точно убьет, если он еще припозднится. Само-то по себе оно и ничего, но ведь она ж ему поспать не даст, вот в чем штука. Если он достанет немного бензина, можно будет прямо в машине и покемарить, а завтра с утречка заявиться к Катрионе. А то и проспать в машине все выходные, пересидеть денек в «Поварятах», а в понедельник утром на работу поехать. Охеренно было бы здорово, а? А?
Если он откинет башку на сиденье и подремлет пару минут, эта девочка, она ж против не будет, верно? Говорун из него все одно никудышный. Катриона всегда говорит: «Дуб дубом».
Дуб. К дубу, знаешь, тоже подход нужен, попробуй-ка его свали, ведь так, а?
Иссерли кашлянула, чтобы вырвать своего пассажира из забытья. Кашель давался ей не легко, однако она время от времени практиковалась в нем, просто чтобы посмотреть, насколько правдоподобным он у нее получается.
— А? А? — загавкал пассажир, его налитые кровью глаза и поблескивающее соплями лисье рыльце выскочили из сумрака, точно перепуганные зверьки.
— Чем вы занимаетесь? — спросила Иссерли. До этого она примерно минуту молчала, полагая, что пассажир пожирает ее глазами, однако, услышав придушенный всхрап, поняла: он просто заснул.
— Лес валю, — ответил он. — Строевой. Восемнадцать лет в деле, восемнадцать лет орудую цепной пилой, а у меня все еще две руки и две ноги. Хе! Хе-хе! Неплохо, а? А?
Он положил ладони на приборную доску и пошевелил пальцами — желая, по-видимому, показать, что все десять при нем.
— У вас большой опыт, — уважительно произнесла Иссерли. — Вы, наверное, все лесные компании знаете.
— Да уж, — он подчеркнуто закивал — так, что его подбородок почти ударялся о бочкообразную грудь. — Они, как завидят меня, все сразу и разбегаются. Хе! Хе-хе! Но, главное, не падать духом, а?
— Вы хотите сказать, что они недовольны вами?
— Говорят, я на работу вовремя не выхожу, — презрительно сообщил он. — Опоздание, опоздание, опоздание — вот это я самый и есть. Опоздаааа… — голова стопщика обвисла, растянутая, стихающая гласная словно попыталась изобразить неторопливый уход в забвение.
— Но ведь это не честно, — громко сказала Иссерли. — Главное же, как вы делаете вашу работу, а не то, когда вы на нее выходите.
— Добрые ваши слова, добрые, — удовлетворенно улыбнувшись, согласился пассажир, все глубже вникая взглядом в свои колени; клочья его волос уже принялись укладываться на маленьком черепе в новом порядке.
— Значит, — почти выкрикнула Иссерли, — вы в Эддертоне живете, так?
Он снова вынырнул, всхрапнув, на поверхность яви.
— А? В Эддертоне? Там моя девочка живет. Оторвет она мне задницу.
— Но вы-то где живете?
— Я-то? Сплю всю неделю в машине или в пансиончике каком. Пахать же приходится дней десять подряд, а то и тринадцать. Летом начинаю в пять, зимой в семь. Вернее, считаааается, что…
Она совсем уж собралась вырвать его из забытья, когда он вырвался сам — поерзал на сиденье, прижался щекой к подголовнику, точно к подушке. И, поморгав, с подобострастной улыбкой сообщил Иссерли:
— Пять минут. Всего пять минут.
Позабавленная, Иссерли вела, пока он спал, машину в молчании.
Она немного удивилась, когда пять, более-менее, минут спустя, он проснулся, резко выпрямился и ошеломленно уставился на нее. Впрочем, пока Иссерли придумывала, что ему сказать, он снова обмяк и вернул щеку на подлокотник, умиротворенно пролепетав:
— Еще пять минут. Пять минут.
И тут же отключился.
Теперь Иссерли, ведя машину, поглядывая на панельные цифровые часы. И, пожалуйста, примерно через триста секунд лесоруб проснулся.
И опять простонав: «Пять минут», повернулся и уложил на подголовник другую щеку.
Так оно и продолжалось в течение двадцати минут. Поначалу Иссерли никакого нетерпения не испытывала, но затем дорожный знак уведомил ее, что впереди поворот к станции техобслуживания, и она поняла: пора заняться делом.
— Ваша девушка, — сказала она, когда лесоруб в очередной раз проснулся, — она ведь не понимает вас, верно?
— Она здорово серчает, — признал он с таким видом, точно произносит это впервые, да и то по принуждению. — И как пить дать, мне задницу оторвет.
— Вы не думали порвать с ней?
Широкая улыбка словно разрезала его лицо на две части.
— Хорошую девочку найти нелегко, — едва шевеля губами, сообщил он — таким тоном, точно виновата в этом Иссерли.
— И все же, если она вас не любит… — настаивала та. — Ну например, станет она тревожиться за вас, если вы к ней сегодня не приедете? Попытается вас разыскать?
Он вздохнул — длинно, хрипло, с бесконечной усталостью — и сказал.
— Деньги мои ее устраивают. Да, плюс, у меня в легких рак. Рак легких, как говорится. Я ничего не чувствую, но доктора говорят: есть он там. Так что я, может, долго и не протяну, понимаете? И тогда зачем же выпускать птичку, которая уже в руках, а? Понимаете?
— М-м-м, — неопределенно отозвалась Иссерли. — Да, я вас понимаю.
Мимо пронесся еще один знак, сообщавший водителям о близости станции обслуживания, однако лесоруб снова приник к спинке сиденья, бормоча:
— Пять минут. Всего только пять минут.
И заснул, тихо похрапывая, наполняя воздух ароматом пива.
Иссерли взглянула на него. Он сидел, поникнув, — голова покачивается на подголовнике, жесткие губы приоткрыты, налитые кровью глаза спрятаны под веками. Выглядел он так, точно уже получил дозу икпатуа.
Иссерли ехала в звуконепроницаемой тьме и размышляла, взвешивая все «за» и «против».
«За». О пьянстве лесоруба и вечном его недосыпе несомненно осведомлены все, кто его знает; никто не удивится, если он не объявится там, где, предположительно, должен объявиться. Машину найдут полной пустых пивных банок на прометенной ветром дороге, вьющейся между двумя горными хребтами, и все решат, что ее водитель убрел с пьяных глаз в пространство, полное болот и обрывов. Полиция, разумеется, проведет поиски тела, однако с самого начала будет считать, что ничего не найдет.
«Против». Лесоруб не здоров: легкие его, как сам он признался, поражены раком. Иссерли постаралась зримо представить себе, как это выглядит, — кто-то вскрывает тело лесоруба и получает прямо в лицо струю зловонной черной жижи, состоящей из горелой табачной смолы и скисшей мокроты. Впрочем, Иссерли подозревала, что эта омерзительная фантазия основывается на отвращении, которое она испытывает при мысли о наполнении легких дымом тлеющего трута, и никакого отношения к раку, каков он есть на самом деле, не имеет.