Рама набирала высоту, и Вася остановился.
— Давай носилки! Айда в гречку! — закричал он, откинув борт машины.
Они оттащили раненого метров на тридцать и залегли. Когда Паша шла по полю, нога всё подворачивалась, и она не могла понять почему. Уже когда залегли, глянула на правый сапог: каблук был словно срезан бритвой! Она обнаружила дырку в юбке, поцарапанное в этом месте бедро, из щеки у неё сочилась кровь.
— Как ты, Василь?
— А ничё… Только в кабине дырки.
Рама не вернулась, они благополучно привезли раненого в медсанбат, там ему сделали операцию и отправили в тыл.
С началом зимы началось и роковое наступление на Вязьму тридцать третьей армии, в состав которой входил полк Шитова. Немцы отсекли их группировку в начале февраля и приступили к планомерному уничтожению отчаянно оборонявшихся войск.
Снег лежал на крышах, луна предательски освещала подворье, где расположился их медицинский пункт. Все уже знали, что окружены, раненых было отправлять некуда. Смерть или плен — такой стоял выбор. Глядя на обречённые лица страдающих людей, Паша старалась, как могла, приободрить своих подопечных:
— Мои родные, потерпите, Жуков уже выслал войска на помощь.
Она бегала по домам, собирала простыни и шторы для перевязочного материала. Вернувшись, встретила возле ворот дома рыдающую Яну Маршалович, её подругу из Белорусии:
— Паша! Я не могу больше. Я возьму автомат, пойду стрелять по этим гадам. Всё равно толку от меня никакого!
— Что же я одна тут сделаю? Все мужики уже ушли!
— Паша. Лейтенантик с Украины застрелился! Всё смотрел на меня, улыбался. Мне, говорит, в плен нельзя.
К утру начался обстрел. Снаряды ложились рядом, уже видно было зарево горящих домов, расположенных на въезде в Вязьму. Умер тяжело раненный в спину санитар. Они с Яной понесли на носилках тело в сарай. В этот момент будто лопнуло что-то у них над головой и их отшвырнуло в сугроб у сарая. Наступила тишина. Паша не помнит, через какое время она открыла глаза. Крыши в доме не было, окон тоже. Рухнувшие обломки лизал огонь. Она увидела шевелившуюся в снегу Яну, носилки валялись рядом с безучастным ко всему, мёртвым санитаром Вороновым.
Через какое-то время она стала различать звуки: рокот танков приближался к ним. И Паша, в надежде, что наконец-то пришли свои, пошатываясь, прошла через калитку рядом с сараем. Из-за угла была видна дорога, в сероватых рассветных сумерках она увидела на броне кресты и стала пятиться назад.
— Яна, вставай! Немцы! — тормошила она подругу, но глаза той бессмысленно озирались кругом.
Паша бросилась туда, откуда они вышли минуту назад: может, кто остался живой? Вход перегораживали горящие балки с рухнувшей крыши: огнём полыхало всё пространство внутри.
Паша села на снег и заплакала. Кроме раненых внутри остался Утвенко. Пришедшая в себя Яна подошла сзади, взяла её за плечо:
— Надо уходить!
Через огороды они ползли на животе по снегу, пока за деревьями не исчезла дорога: по ней передвигались, прячась за танками, гитлеровцы. Куда бы они ни пошли, попадут в лапы фашистам: выхода не было! Поплутав по снежной целине, они вышли к уцелевшему дому. Во дворе мелькнула человеческая тень, и Яна охрипшим голосом позвала:
— Эй, есть кто-нибудь живой?
— Кто там? — отозвался из-за забора женский голос.
— Пустите, хозяйка, поговорить надо… — ответила Яна.
Женщина, закутанная в тёплый платок, отворила калитку. Увидев звёздочки на ушанках, она расплакалась.
— Девоньки мои! Спасибо, что прогнали злыдня! Как почали стрельбу, так я спряталась в погреб, а как стихло — выбралась…
Женщина посторонилась, пропуская промёрзших девушек, закрыла на засов калитку. После минутного молчания заговорила Паша.
— Вас как зовут?
— Мария Антоновна Вьюгова. Муж — в Красной Армии, одна я здесь, с дочкой.
— Вот что, Мария Антоновна. Наши части отступают, а мы попали в окружение. Выбраться к своим пока возможности нет. Немцы опять вошли в Вязьму.
— Мои ж вы родненькие, так давайте ж я вас сховаю в погребе, на всех места хватит!
Она повела девушек во времянку, которую хозяин последнее время держал под мастерскую, дверь закрыла за собой на засов. Мария отодвинула верстак с инструментами в сторону. Пол здесь был выложен из широкой струганой доски. Женщина подняла кусок плинтуса у стенки, потянула вверх доску от стены до небольшой печки, затем вторую. Под полом оказался люк. Мария открыла крышку и крикнула вниз:
— Ляля! Принимай гостей, теперь скучать не будешь!
Яна Маршалович ушла через день, ночью, под утро.
— Пойду через леса, к Орше. Там живут мои родители. — Она достала из кармана сложенный вчетверо листок карты, где красным карандашом было прочерчено направление на Оршу.
Паша пыталась отговорить её:
— Надо переждать, — убеждала она, — ведь тебя схватят немцы, угонят в плен!
— Ничего, прикинусь тифозной.
На прощанье они обнялись, расплакались. Мария Антоновна собрала ей еду в узелок, дала тёплый платок, свитер и вывела окольными путями к лесу. С тех пор Паша о Яне ничего не слышала, хотя позже и писала ей письма в Оршу по оставленному адресу её родителей.
Видно, золотые руки были у хозяина подворья, куда привела Пашу её военная судьба! Погреб под времянкой был скорее похож на укреплённый бункер с вентиляцией, большой кроватью и столом. Вдоль стен стояли полки с заготовленной летом провизией, отдельно, за дощатой стенкой, хранились картошка и морковь. Будто муж Марии загодя готовился к войне и знал, что этот погреб станет убежищем для дочки. Паша ещё раз задумалась о своей судьбе, о том, что могла оказаться в плену. Бредя наугад по снегу, они вышли к женщине, которая не побоялась спрятать их.
Дочка Марии — тихая, неразговорчивая четырнадцатилетняя девочка с большими глазами — читала книжки при свете керосиновой лампы, но вскоре мать попросила не жечь керосин без надобности. Долгими днями в погребе Паша рассказывала Ляле о своём детстве, родителях, любимом сыне…
Мысли о Бореньке не покидали её. Как он там, у родителей Вани? Где сам Ваня? Где немцы? Если они подошли к Москве, то. Неужели Воронеж отдали? Может, Алешки в оккупации?
От этих мыслей холодело внутри, и Паша каждое утро просыпалась с надеждой: вот прибежит Мария Антоновна и крикнет им в погреб: «Вылезайте, наши пришли!»
Мария приходила каждую ночь, когда засыпали немцы, поселившиеся у неё. Она готовила им еду из их продуктов, и обитателям погреба доставалась горячая каша с тушёнкой со стола оккупантов. Немцы из регулярных частей Вермахта не обижали её, Мария слышала их ругань по поводу русской зимы и уверения в том, что весной они войдут в Москву.
Хозяйка не разрешала ни Паше, ни дочке высовываться наверх, сама выносила за ними ведро, снабжала их водой. Но в одну из ночей Мария не пришла, как обычно, не пришла и во вторую. На третий день Паша начала думать, что случилось несчастье. Она не подавала вида, убеждая Лялю, что её матери, возможно, пришлось куда-то отлучиться. Они с Лялей разговаривали только шёпотом, в эти дни они прислушивались к каждому шороху наверху. По звукам, проникавшим в подвал, можно было понять, что кто-то ходит по времянке, доносились отзвуки отрывистой немецкой речи. Из этого можно было заключить, что во времянку подселились немцы и надо как-то приспособиться к новым условиям.