Этот пример ярко иллюстрирует подвижки в развитии человеческого сознания, хотя ни в коей мере не может служить примером жестокости, а лишь доказывает неотвратимость сложившихся представлений.
Итак, человек разумный (Гомо Сапиенс) прошёл ступени первородного, а затем первобытного. За сорок тысяч лет борьбы за жизнь с холодом, стихией, животными и себе подобными человек стал существом разумным. Разумно обустраивая свою жизнь, тем не менее «прямоходящий» во все времена убивал себе подобных. Современные учёные человечества до сих пор ведут спор: «Что есть гоминид?», — и не один из них, даже в своих мыслях, памятуя о «высоком предназначении» предмета спора, не посмел назвать его хищником. Это самый интересный для меня момент — насколько мифологизировано собственное представление о себе человека!
Если мозг человека — прообраз вселенной, думают учёные, то почему не разум управляет законами жизни? Что может быть выше разума и что есть те силы, которые его формируют? Итак, виднейшие светила науки, почесав темечко, сошлись на расплывчатом: «Гоминид — существо биологическое, теперешний его вид — скорее всего, промежуточное звено на пути к человеку «наиразумнейшему», человеку с космическим сознанием».
В своём выступлении я лишь кратко наметил черты дискуссии, которую вам сегодня предлагаю: человек и его собственное представление о себе должны стать темой нашего дальнейшего разговора. Кто хочет выступить?
Два месяца Паша отлежала на деревянном щите и уже принялась учиться ходить на костылях. В последний свой приход Зина не выдержала, расплакалась:
— Не знаю, что они лечат, но Ваня ещё больше похудел, есть вообще перестал. Я только что от него. Мильмана нет в Воронеже уже месяц, улетел в командировку.
— Зиночка, пошли-ка вместе со мной в ординаторскую! — Паша взялась за костыли.
С директором треста совхозов её соединили быстро. Вместо Ярыгина ответил какой-то Набатов, новый директор. Паша коротко объяснила ситуацию, попросила машину, чтобы съездить к мужу, из одной больницы в другую. Без всяких пауз она услышала ответ — приятный мужской баритон обещал, что через час машина будет. Паша всё ещё держала трубку в руках, растерянно поглядывая на Зину.
— Не может быть! — произнесла она удивлённо. — Пойдём, Зиночка, мне надо получить одежду.
В инфекционной больнице Пашу пытались не пустить в палату. Она спокойно сказала: «Я уезжаю, мне срочно надо видеть мужа!» Прибежал начальник отделения Малявин, юркий, суетливый мужичок, пытающийся держаться солидно, хотя его выдавали дрожащие руки и запах перегара. «Да это же алкаш! — подумала Паша. — Лицо опухшее, склеры глаз — жёлтые. Видели мы таких!»
— Гражданочка, не больше пяти минут! У нас здесь в это время.
— Я вам не гражданочка! Лечащего врача в ординаторскую! — неожиданно для себя самой рявкнула Паша.
Иван лежал один в узкой палате с грязными стенами. Паша увидела его глаза на осунувшемся сером лице, крупные капли пота на лбу, между впадинами щёк выделялся нос. Она достала из кармана жакетки платок, сдерживаясь, чтоб не зареветь, отёрла его лоб — на кровати лежал скелет!
— Ванечка, видишь. я уже бегаю. Хоть и на костылях. Всё хорошо будет, родной. я заберу тебя отсюда.
Он силился улыбнуться, но его привычная марчуковская улыбка до ушей получилась жалкой. Его губы что-то прошептали, и Паша еле расслышала:
— Помнишь «Туберозу»? «Чёрная роза. эмблема печали.»
Паша на костылях ринулась в ординаторскую. Зина осталась с Ваней.
Малявин сидел за столом один. Паша молча села напротив, рукой смахнула папки на пол, положила костыли на стол, сняла телефонную трубку.
— Гражданочка, вы что себе.
— Я вам не гражданочка, а военфельдшер второго ранга! Да, девушка, мне трест совхозов, директора! Да, здравствуйте. это снова я, Марчукова! Здесь, в инфекционной больнице, два месяца гноят вашего директора совхоза «Комсомолец», от него остались кожа и кости. Да! я на костылях сюда приехала. Ещё неделя, и он умрёт! У него туберкулёз! Хорошо, спасибо! Если можно, я отвезу его на вашей машине, большое вам спасибо!
Паша треснула трубкой по аппарату так, что он жалобно звякнул.
— А теперь — как на духу! Фтизиатр консультировал моего мужа? — повернулась Паша к Малявину и увидела, как он спрятал свои пальцы под стол.
— А зачем? У него обнаружили брюшной тиф.
— Да я убью тебя, алкаш несчастный! — Паша схватилась за костыль, и Малявин втянул голову в плечи. Вошла сестра, увидев на полу разбросанные папки, попятилась к двери.
— Даю тебе десять минут! Тёплую одежду мужу, двух санитаров, и сам поедешь с нами в обкомовскую спецполиклинику. Машина ждёт внизу! Если вздумаешь увильнуть, мой брат за тобой приедет, фронтовик, тогда тебе — амба!
Паша направилась в палату.
— Слушайте, Ваня, Зина! Сейчас едем в обкомовскую больницу! Ну что за молодец этот Набатов! Сказал: везите срочно, я сам договорюсь! Есть ещё настоящие люди, а этого Малявку — я прибью! Зинуля, мы все вместе не поместимся. Ты, наверное, домой, а я с Ваней — в больницу!
В спецполиклинике принял фтизиатр Данилов — сразу распорядился: «На рентген!» Санитары завели Ваню в рентгенкабинет — сам он на ногах не стоял. Ренгенолог пытался остановить рвавшуюся следом Пашу:
— Куда вы, девушка! Здесь посторонним нельзя!
— Я — не посторонняя! Я жена человека, которого за два месяца чуть не угробили!
Вмешался врач Данилов, мужчина лет сорока, подтянутый, с усталыми и, как показалось Паше, добрыми глазами:
— Ничего! Дайте ей халатик! Посидите здесь, сейчас мы посмотрим. — Данилов зашёл за ширму. Аппарат загудел, спустя минуты Данилов вышел, снял с лица марлевую повязку:
— Если вы врач, долго объяснять не надо: две каверны в правом лёгком. Открытая форма туберкулёза. Сейчас мы положим его в отдельную палату, я вызову для консультации лёгочника-хирурга.
Они вышли в коридор. Малявин, как ни странно, ещё находился здесь, он сидел за столом в коридоре и сосредоточенно копался в папке с историей болезни Марчукова.
— Вот этот заведующий отделением, врач-инфекционист, продержал у себя два месяца моего мужа с открытой формой!.. — Паша указала рукой на Малявина. Тот поднял вверх бегающие глаза, засуетился. — Вы не догадываетесь, зачем я вас сюда привезла? — спосила она у Малявина, и тот поднялся со стула.
Паша сделала к нему несколько шагов, перехватила правой рукой один костыль и, опираясь на другой, со всего маху опустила своё оружие на его голову. Малявин согнулся, прикрываясь рукой: второй удар пришёлся по спине. Паша закричала: «Убью, падлюка! Вот такой же алкаш, как ты, задавил мою маму, и другой такой же — изуродовал мне ногу!» Паша собиралась нанести третий удар, но потеряла равновесие — её подхватил на руки Данилов.