Я прикрыл рот беи ладонью, чтобы она не надышалась испарениями горящего пластика, задержал дыхание и бросился мимо койки к стене.
Эвелина все еще была жива. Сквозь рев пламени хриплого дыхания не было слышно. Ее грудь плавно поднималась и опускалась, пока не начала таять. Эвелина прижала щеку к плавящейся койке, но, словно услышав мое приближение, повернулась: ячеистые наросты на лице расширились и полностью разгладились от жара — и на миг я увидел ее прежней. Я понял, почему Брэдстрит восхищался ее красотой, а Римлянин подарил ей бею. О повернутом ко мне лице я мечтал всю жизнь. Вот только было слишком поздно.
Эвелина истаяла, как свеча, а я все стоял и смотрел. На Лако и двух членов команды рухнула крыша. Голубая ваза разбилась в последнем бешеном броске к кораблю с остатками сокровища.
Но мы спасли принцессу. И я получил свою сенсацию.
Сенсация века. По крайней мере так сказали Брэдстриту при увольнении. Мой босс просит присылать по сорок колонок в день — что я и делаю.
При этом сочиняю отличные истории. Эвелина в них — прекрасная жертва, а Лако — герой. И я тоже герой. В конце концов, я помог спасти сокровище. В моих репортажах не упоминается о том, что Лако выкопал Говарда и устроил форт из мертвых тел; в них не говорится, что я подставил лисийскую экспедицию — их всех перебили. В этих историях только один злодей.
Я отсылаю по сорок колонок в день и пытаюсь собрать вазу из осколков, а в оставшееся время пишу историю, которую никогда не напечатают. Бея играет с освещением.
Наша каюта оборудована системой верхнего света, реагирующего на воздушные потоки — он делается ярче или тусклее в зависимости от перемещения тел. Бея никак не может с ним наиграться — даже осколки вазы оставила в покое и не пытается запихнуть их в рот.
Кстати, я выяснил, что это за ваза. Полоски на серебряной трубке, которая выглядят как бутон лилии, — на самом деле царапины. Я собираю бутылку колы десятитысячетилетней давности. Вот — пить, наверное, хотите. Возможно, у беев и была прекрасная цивилизация, но за годы до того, как на планете появились предки Римлянина, они отравили принцессу. Они ее убили — и она, должно быть, знала об этом, поэтому и отвернулась так обреченно. Из-за чего они ее убили? Из-за сокровища? Из-за планеты? Из-за сенсации? И неужели никто не пытался ее спасти?
Первое, что сказала мне Эвелина, было: «Помогите мне». А если бы я помог? Если бы я наплевал на репортаж, вызвал Брэдстрита, отправил его к лисийцам за врачом и эвакуировал оставшуюся команду? Если бы я, пока он в пути, отправил сообщение Римлянину: «Забирай себе принцессу, только выпусти нас с планеты», — и после этого подключил бы к трахее респиратор, который лишил бы Эвелину речи, но сохранил ей жизнь до осмотра корабельного врача?
Хочется верить, что если бы я был с ней знаком, то так бы и поступил — если бы не было, как она сама сказала, «слишком поздно». Впрочем, не знаю. Даже Римлянин, влюбленный в нее до такой степени, что подарил свою бею, поднес Эвелине бутылку с ядом. И Лако — он знал Эвелину, но погиб не из-за нее, а из-за голубой вазы.
— Проклятие существует, — говорю я.
Бея Эвелины медленно пересекает комнату: свет делается ярче, затем тускнеет.
— Всем. — Бея садится на кровать. Включается бра над изголовьем.
— Что? — Жалко, у меня больше нет транслятора.
— Проклятие всем. Тебе. Мне. Всем. — Она скрещивает грязные руки на груди и ложится на кровать. Свет выключается. Знакомая история. Через минуту бее надоест темнота и она встанет. Я вернусь к пронумеровыванию осколков вазы, чтобы ее могли собрать еще не убитые проклятием археологи. Но пока приходится сидеть в темноте.
Проклятие на всех. Даже на лисийцах. Из-за радиорелейной станции в моей палатке Римлянин подумал, что они помогают мне вывезти сокровище с Колхиды. Он заживо похоронил всю лисийскую экспедицию в пещере, где они вели раскопки. Брэдстрита ему убить не удалось: мой соперник застрял на полпути к Хребту — его хваленая «ласточка» сломалась. К тому времени как Брэдстрит ее починил, Комиссия прибыла, его уволили, а мой босс нанял заново — писать репортажи о заседаниях. Римлянина держали под арестом в куполе — вроде того, который он сжег. Остальные сухундулимы присутствуют на заседаниях Комиссии, но беи, если верить Брэдстриту, не обращают на них никакого внимания, а больше интересуются париками заседателей — уже четыре штуки украсть успели.
Бея Эвелины поднялась и снова шлепнулась на кровать. Свет замигал. История, которую я пишу, ее совершенно не интересует, — ни убийство, ни яд, ни проклятие, поразившее людей. Наверное, ее народ в свое время пресытился всем этим. А может, Борхардт ошибался, и сухундулимы не отбирали у беев планету. Может, гости приземлились, а беи сказали: «Вот. Берите. Скорее!»
Бея заснула, тихо посапывая. По крайней мере на нее проклятие не действует.
Я спас ее — и принцессу тоже, пусть и с тысячелетним опозданием. Так что, возможно, я не совсем пал жертвой проклятия. Но через несколько минут я включу свет, допишу свою историю и спрячу ее в надежное место. Вроде гробницы. Или рефрижератора.
Почему? Потому что мне очень хочется рассказать эту историю, полученную такой дорогой ценой? Или потому, что проклятие королей окружает меня, словно клетка, нависает сверху, будто спутанные провода?
«Проклятие королей и хранителей», — говорю я.
Моя бея соскакивает с кровати, выбегает из каюты, приносит мне воду в бутылке из-под колы, которую она, должно быть, прихватила с собой, когда я тащил ее на борт. Словно я был ее новым пациентом и медленно умирал за пластиковым пологом.
Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда я наблюдала за тщетными попытками защиты закрыть дело.
— Универсальный звонок, — доложил мой заместитель Байш, подходя к аппарату. — Это, наверное, подзащитный. Из тюрьмы запрещено звонить с опознавательным кодом.
— Да нет, — сказала я. — Это моя мать.
— О-о! — Байш снял трубку. — А почему она не пользуется своим кодом?
— Знает, что я не хочу с ней разговаривать. Похоже, она проведала о том, что натворила Пердита.
— Твоя дочка? — спросил он, прижав трубку к груди. — Эта та, у которой малышка?
— Нет, та у Виолы. Пердита — моя младшенькая. Бестолковая.
— И что же она натворила?
— Вступила в кружок циклисток.
Байшу, похоже, это ни о чем не говорило, но у меня было не то настроение, чтобы просвещать его. А также беседовать с мамулей.
— Я знаю совершенно точно, что скажет мамочка. Она спросит, почему я ей не сообщила о поступке Пердиты, потом захочет узнать, какие меры я собираюсь принять, а я отвечу, что не могу сделать больше того, что уже сделала.