В отдалении горела лампада маленькая, подвал скупо освещая. Я огляделся – ну да, тот самый подвал, где вчера ведьму я должен был пытать. Или сегодня?.. Но, с другой стороны, что-то мне подсказывало, что без сознания я провалялся довольно-таки долго, наверное, всю ночь.
Вокруг – пусто. Угли давно остыли, факелы погасли, профосов и след простыл, дыба пустая…
Я кое-как встал. Не связали, оставили на свободе… решили, что уже не очнусь, что ли? Не-ет, не зря же я Академию заканчивал…
Лампада подвешена была на короткой цепочке; я снял светильню, уже намереваясь выбраться отсюда, но в последний момент всё-таки не удержался: пошёл взглянуть на дыбу.
Вся она была измарана кровью.
Ох! Мне стало дурно. Значит, ведьму всё-таки пытали… что-то хотели выведать… хотя, как показал тот же опыт некроманта, с такими, как она, надо говорить осторожно и неторопливо. И тогда всё удастся решить миром. Миром, а не войной. Ведь в чём задача искоренения зла – я имею в виду истинного искоренения? Сделай врага другом, сделай злодея творящим добро. В этом, и только в этом, подлинный смысл борьбы. Ведь все великие святые и подвижники потому святыми и стали – любили врагов своих, не проклинали гонителей, но старались кротостью и добротой склонить их к пути Спасителя. Конечно, несовершенен я, и много на мне грехов, и себя я защищать буду… но зачем было пытать эту несчастную? Да ещё так… Казалось, боль её пропитала даже деревянные брусы пыточного снаряда.
Но… ведь так велят поступать с творящими незаконную волшбу, с ересиархами все каноны Святой Матери нашей…
Так, в полном смятении душевном, я добрался до ведущих вверх ступеней. Толкнулся дальше – заперто. Значит, всё-таки остереглись…
И тут во мне как словно взорвалось что-то! Это что же, значит, думаю, меня, полноправного мага, посох Академии носящего, можно вот так вот в подвал кинуть, вынуждать, Спаситель, не скажи к чему?! Меня, который ни светскому, ни церковному суду не подсуден, и того уложения никто ещё не отменял! И то, что я в ряды Инквизиции вступил, прав волшебника у меня не отнимало, во всяком случае, никаких грамот отрешительных я не подписывал, так что пусть-ка преподобный отец Этлау прыть-то поумерит, в Ордосе это тоже ой как многим не понравится, когда они узнают, что меня, чародея в правах, вот так вот схватили и мало что вместе с ведьмой на костёр не отправили. Ой, не понравится это ни деканам, ни милорду ректору господину Анэто, а с ним, с главой Белого Совета, и сам понтифик аркинский связываться так просто не рискнет. Во всяком случае, до последнего времени связываться не рисковал.
И я решительно взялся за замок.
Волшба пошла неожиданно трудно, но оно и понятно – посоха у меня нет, книг тоже, только на память надейся, а мне ведь не просто надо было дверь разнести. Не хотел я никакого шума поднимать, а уж паче того – со святыми братьями драться. Они ведь тоже не ведают, что творят, особенно те, что из молодых…
Так что молнии всякие тут не годились. Но я нашёл выход.
Тонко завыл ветер, послушно приходя ко мне даже сюда, в подвал. Тонкий свист становился всё выше, всё нестерпимее, пока не превысил наконец порог слышимости несовершенного человеческого уха. И вскоре у меня в руке появился тонкий воздушный жезл, локоть туго-натуго стянутого вместе ветра, сжатого сейчас до такой степени, что, наверное, ему и кирпичная стена не будет помехой.
И вот этим-то воздушным клинком я, словно ломом, отогнул скобы замка с другой стороны. Запор-то не тюремным был, обычным деревенским…
Откинул я крышку. Выглянул осторожно так – потому что если оставил преподобный Этлау стражу и в сенях, мне несдобровать. Однако пронесло, сени пусты оказались, и никто меня на крыльце не остановил тоже. Улица пуста, но вот впереди, там, около храма…
И я пошёл туда. Пробраться сквозь клубящуюся толпу большого труда не составило – все словно заворожённые слушали преподобного Этлау. Мне не пришлось долго гадать – он зачитывал приговор ведьме. И притом произносил его последние строчки.
– Да будет предана огню очистительному, – закончил он, и толпа громко вздохнула.
Я оцепенел. Никогда в жизни не видел публичных казней. И никогда не горел желанием. Но сейчас словно какая-то сила погнала меня вперёд – и рядом с торчащим посреди костра столбом с прикрученной к нему цепями ведьмой я увидел ещё три столба, на которых, уронив головы, словно лишённые чувств, висели ещё трое – некромант и его спутники: гном с орком.
Вот это да. Значит, они всё-таки попались…
Я не знал, что и думать. Смешными и глупыми мне казались мои собственные мысли по пути сюда, когда некромант представлялся мне кошмарным средоточием зла. А теперь вижу его обвисшим на цепях, понимаю, что не помогла ему против Святой Церкви вся его некромантия, и отчего-то не могу радоваться. Потому что это как-то неправильно. Даже не как-то. Очень неправильно. Совершенно неправильно.
Так, задумавшись, я пропустил момент, когда палачи с четырёх сторон сунули факелы в обильно заготовленный хворост вокруг ведьминого столба. Пламя взвилось неправдоподобно высоко, наверное, костёр был полит маслом, ничего не пожалел для аутодафе преподобный, и сквозь огонь и дым в тот же миг прорвался страшный вопль прикованной ведьмы.
Толпа отшатнулась, даже Этлау как-то вздрогнул. Потому что ведьма не проклинала своих палачей, не просила в последний миг пощады, не каялась в грехах и не богохульствовала.
Она обращалась к бесчувственному некроманту, и только к нему.
– Ты обеща-а-а-а-а-л! – рванулся к небесам такой вопль, что меня продрал мороз по коже. – Слово да-а-а-а-а-ал!.. Тьма тебя возьми!!! Навсегда, навсегда, навсегда!..
Крик прервался. И в мёртвой тишине слышался только треск разгорающегося костра.
«Гори, ведьма, гори», – припомнилось мне.
А Этлау, не теряя времени, уже перешёл к зачитыванию следующего приговора. Некоему гному по имени Сугутор.
Палачи стояли наготове с факелами.
И тут я понял, что должен что-то сделать, просто обязан, не могу не сделать, если ещё хочу ходить по этой земле. И у меня в голове уже начало складываться заклятье, когда я понял, что совершенно не могу здесь колдовать. Абсолютно и полностью. А причина тому – нечто слабо светящееся, притаившееся в руке преподобного Этлау.
* * *
Фесс пришёл в себя, и, надо сказать, очнулся он не в самом приятном для себя положении. Голова раскалывалась от боли, левая рука не действовала. Он понял почти мгновенно, что произошло, что он прикручен к столбу и что, по всей вероятности, сейчас настал черёд Этлау праздновать победу.
Он ничем не выдал себя. Не шелохнулся, по-прежнему обвисал на цепях. Этлау был осторожен, неведомая сила всё так же давила любое магическое проявление, и нечего было рассчитывать, что некромантия поможет сейчас освободиться.
Фесс слышал весь приговор, что прочли ведьме. Слышал треск факелов в руках профосов. И, разумеется, слышал тот отчаянный предсмертный крик ведьмы, крик, что заставил его душу скорчиться от невыносимой муки. Кажется, в тот миг он сам готов был поторопить собственную смерть.