— От тана Фарнака с приветом и словами: «Я проводник из Кханда!» — И гость назвал пароль.
— Тогда заходи, — откинул Торин запор.
Проводнику пришлось изрядно нагнуться, чтобы не расшибить лоб о низкую притолоку. Высокий, поджарый, узколицый, весь прокаленный солнцем, в просторной белой одежде, с накинутым на голову белым же капюшоном; в движениях его сквозила мягкая, ленивая грация опытного воина, хотя оружие на виду он не носил. Серые глаза эльдринга смотрели прямо и остро.
— Мой тан рассказал о вашем деле, — кхандец неожиданно улыбнулся, блеснув ослепительно белыми зубами. — Это, я вам скажу, по мне! Чем безумнее, тем лучше!
По барханам скачущий — он подобен птице,
Соколу иль кречету голубых кровей,
Ну а кто размеренно едет по дороге -
Так его мужчиною непристойно звать! —
Неожиданно продекламировал он. — А зовут меня Рагнур. Так прозвали в дружине — полное-то мое имя куда длиннее…
* * *
Нам пора в дорогу. Тракт от Умбара до Хриссаады, столицы Харада, я знаю как свои пять пальцев. Не сомневайтесь, выручим девчонку!
Дневная жара спадала, уступая место мягким волнам катящейся с океана прохлады. Четверо всадников миновали ворота Умбара.
— Фр-р-ха! — Тан Старх брезгливо кривил губы, оглядывая серую толпу выставленных им на продажу рабов. — Акулья сыть! — бросил он первому помощнику. — Кто их возьмет-то?! В Хараде покупщики ныне разборчивы стали…
— Так иных-то где и взять? — принялся оправдываться помощник. — Вон до чего дошли — уже и ховрарами не брезгуем! Когда такое было?
— Акулья сыть! Было, пока этот болван Скиллудр за Олмером не пошел…
— Вот именно! — поспешил поддакнуть первый. — Бывало, одних гондорских красоток везешь, то ли дело! И барыш, и спокойствие… С руками отрывали!..
— Ладно, не трави душу… — сердито бросил Старх. — Еще и Фарнак этот… проболтались из-за него на рейде, запоздали с погрузкой… Залбул-то уже ушел, говорят, нас не дождался… Кому теперь всех этих дохляков сбывать станем?..
Первый помощник счел за лучшее отмолчаться.
Громадную пыльную площадь невдалеке от городских стен Умбара занимал рынок рабов — ныне одна из главных статей торговли морского города. Тут тянулись длинные серые помосты с многочисленными кольцами — закованных в цепи невольников выгоняли на высокое место для всеобщего обозрения.
Болтали, будто там одновременно продают тысяч по десять рабов — да только кто ж считал?..
Старх, по-прежнему кривясь, лишний раз оглядел свой товар. Мало! Две сотни голов — и это у него, первого охотника за рабами среди умбарских танов! И добро бы головы-то еще оказались гондорские или там, скажем, роханские, так ведь нет! Жалкий восточный сброд, отребье, приползшее на Запад, держась за самый край плаща Олмера Великого! Старх глубоко их презирал. Ни на что, кроме как служить двуногим скотом и приносить ему, Старху, звонкую харадскую монету, они не годятся.
В шеренгах стояло сто сорок мужчин и всего лишь шестьдесят женщин.
Набег оказался неудачен, кто-то предупредил деревенских обитателей, и большинство успело скрыться. Мужчины — глупцы! — попытались драться.
Аккуратно, без лишней крови — труп не продашь, какая с него польза! — Старховы молодцы отрезали сопротивлявшихся от леса, окружили и принудили сложить оружие. Но мужчин-рабов в Хараде последнее время брали плохо. Вот женщины — другое дело. Они могут делать почти всю мужскую работу, а что надрываются и помирают до срока — так не беда, эльдринги новых привезут. И еще одно, немаловажное — бабы склонны бунтовать куда меньше, нежели мужики.
Но и схваченными женщинами Старх недоволен. Молодые да пригожие успели попрятаться, ему достались лишь те, что постарше. Кривясь, точно от зубной боли, тан косился на широкие, плоские лица с высокими скулами и чуть раскосыми глазами. Женщины стояли тихо, покорно, сгорбившись и, не отрывая взглядов от помоста. Старх сплюнул. За самую миловидную едва ли дадут больше пяти монет… в то время как за золотоволосых роханских девушек платилось до пяти тысяч! Правда, Старху такие еще не попадались ни разу, о чем он вельми скорбел, однако в открытую подняться по Неоне и напасть на владения Эодрейда не решался.
Тан но привычке практически не слышал буйного многоголосья рынка.
Эльдринги-владельцы никогда не расхваливали свой товар сами, этим занимались специально нанятые харадримы-кликальщики, что рвали глотки, призывая почтеннейших покупателей «…обратить свой милостивый взор именно на наших богатырей, красавиц, орлов и не смотреть на лихоманкой траченных трупаков да уродцев, что насупротив выставлены!»
Подобные крики таны давно уже пропускали мимо ушей. Харадримы покупают — вот пусть для них кликальщики и стараются…
Серый, безымянный рыбак из ховрарской деревни стоял в толпе рабов Старха. Ноги его сковывала железная цепь, одним концом прикрепленная к общей для всего «гурта» невольников, и он единственный в вялой, сломленной, сдавшейся на милость победителя толпе смотрел прямо и спокойно. В нем что-то очень сильно изменилось, в этом Сером, после того как он бросился в волны, мечтая покончить наконец с опостылевшей жизнью…
Он не помнил, что было с ним. На мгновение, когда он уже погружался в зеленоватую пучину, перед мысленным взором внезапно мелькнуло лицо воина — сильное, суровое лицо с мощной густой бородою. Он был еще молод, этот воин с притороченным за плечами клинком, но в осанке и облике его чувствовалась привычка побеждать и повелевать. Стоя на мощенном плитами крепостном дворе, воин внезапным движением вырвал из ножен меч — клинок засиял небесной голубизной — и вскинул его над головой, словно подавая знак к атаке…
И, непонятно почему, этот властный призыв — вперед, на врага, не считая потерь! — придал сил тонущему Серому. Руки и ноги против его собственной воли вытолкнули тело на поверхность…
Там его и подобрал корабль Старха.
— И на кой он тебе! — бранил десятник воина, что бросил Серому конец веревки. — Старый да седой — кому он нужен? За него и одной монеты не дадут! Смотри — не продадим, сам тогда за него заплатишь из доли добычи!
— Ничего, старый, да крепкий, — возражал эльдринг. — Смотри, плечи какие! А что седой — то не беда…
Серый не произнес ни слова, очутившись на палубе «дракона». Он молчал, когда его заковывали, молчал все время пути к Умбару, молчал и сейчас, стоя на позорном помосте. И лишь в глазах — прежде бесцветных, а теперь вновь отчего-то становящихся карими — медленно разгорался холодный огонь.
Он вспоминал. Он мучительно вспоминал. Что сказал ему тот воин с голубым клинком? Откуда взялось это видение? Или же то был просто предсмертный бред, странным образом вернувший его, Серого… или нет, его же звали как-то иначе! — к жизни? Он не знал.