Тут ух настала пора взяться за дело самому сотнику. Эовин не разглядела его замаха — только застонал рассекаемый воздух. Широкий топор на длинной рукояти разом снес головы двоим перьеруким, что на беду свою одновременно вскарабкались на борт…
«Он не человек, — внезапно с трепетом подумала девушка. — Человек не в силах так ударить. Только… только богатырь вроде Хамы… А Серый… на вид-то… не больно силен…»
Сотник в несколько секунд очистил борта от прилепившихся врагов.
Невольники внизу поднавалились, крякнули, ухнули — и вырвали завязший было воз из завала изрубленных тел.
Огонь ярился уже совсем близко; Эовин всем телом ощущала горячее, злое дыхание пламени. Казалось, там, впереди, горит сама земля и жадный огонь не успокоится, пока не сгрызет под собой все-все, добравшись до каменных Костей Земли, крепче которых ничего нет в целом свете…
Рабы падали на доски настила с жалобными воплями, бросая оружие и закрывая головы руками. Казалось, их сотник обезумел, направляя уже почти прорвавшуюся сквозь вражеские ряды повозку на верную гибель. Вскоре продолжала отбиваться одна только Эовин, вся забрызганная чужой кровью, точно древнее божество войны.
Перьерукие не осмелились приближаться к пламенной стене. С хриплым разочарованным воем они раздались в стороны; путь был открыт.
Пламя торжествующе гудело, свиваясь в тугие смерчи. И прежде чем рухнуть ничком, прячась за высокими бортами, Эовин бросила последний взгляд назад: там, далеко позади, неспешно тронулась с холмов харадская конница. Единой катящейся волны перьеруких более не существовало; посреди усеянной тысячами и тысячами трупов равнины уцелевшие с ожесточением добивали невольников в их боевых повозках. Харадские командиры правильно выбрали время удара. Ни раньше, ни позже их сотни не смогли бы сделать большего…
Жар опалял лицо, девушке казалось, что на ней вот-вот вспыхнет одежда.
— Голову накрой! — услыхала она свирепый рык Серого. Сотник, единственный из всех, остался стоять, словно пламя не могло причинить ему вреда.
В следующий миг повозка ворвалась в огонь.
* * *
В жизни своей Фолко не видел ничего страшнее.
Он прошел через множество битв, познал черное отчаяние на башнях обреченной крепости Кэрдана, когда казалось, что рушится весь мир. Изведал смертную горечь — после поражения на Исенской Дуге, когда под ноги воинства Олмера легло тридцать тысяч роханских храбрецов. Он дрался с призраками и нежитью, стоял лицом к лицу с самой Ночной Хозяйкой, чувствуя, как злобное чародейство высасывает из него жизнь. Десять лет жизнь трепала его, как могла; десять лет он мерил шагами все великое Средиземье от Вод Пробуждения на Восходе до Синих Гор на Закате, сражаясь под знаменами Рохана, Беорнингов, Гондора, Эсгарота, родной Хоббитании, — но никогда ему не было настолько страшно, как в тот день.
Укрывшись за стеной брошенного харадского лагеря и чувствуя, как неведомая прежде томительная боль разрывает сердце, Фолко Брендибэк видел, как катились вниз по склону боевые повозки харадримов. Не требовалось много ума, чтобы понять их замысел. То, что на первый взгляд казалось безумством, на деле было хорошо продуманным планом. Перьерукие набросились на повозки, точно голодные псы на добычу, напрочь позабыв обо всем.
С замиранием сердца, чувствуя, что дыхание его вот-вот готово прерваться, Фолко следил, как множество боевых повозок все глубже и глубже погружалось в рыхлую, неисчислимую массу воинства перьеруких. За каждой из повозок оставался широкий кровавый след — настоящие курганы изрубленных и раздавленных тел. Только что это мертвое мясо было живой плотью живых людей, невесть зачем ринувшихся навстречу собственной гибели… Фолко не чувствовал к ним ненависти, напротив — неожиданно для самого себя ощутил, что жалеет их. Тысячи и тысячи расставались с жизнями там, внизу, — расставались невесть зачем и непонятно ради чего. Они уже никогда не вернутся к семьям, их очаги остынут, а сыновья станут копить силы и раздувать в собственных душах жажду мести.
Настанет день, когда она осуществится.
Сталь серпов на колесах боевых повозок унесла жизни десятков тысяч. И Фолко с неожиданной ясностью понял, для чего они пришли сюда, на дальний Юг. Нет, не только для того, чтобы вытащить из застенков так некстати увязавшуюся с ними Эовин. И даже не для того, чтобы понять природу сводящего с ума Света. Нет.
Их привела сюда сама всемогущая Судьба, та самая Судьба, что превыше эльфов, людей и гномов, превыше магов и призраков, превыше Орлангура и Валар, превыше даже самого Единого. Привела для того, чтобы хоббит и два гнома убили бы эту войну. В прошлый раз им не удалось остановить Олмера. С великой щедростью Судьба дарует им второй шанс.
Вот перед тобой — смертное поле, хоббит. Каждую секунду несколько сотен на нем расстается с жизнью. Сталь кромсает плоть, дробит кости, колеса вминают останки в землю, а надвигающаяся с востока стена пламени довершает невиданную битву грандиозным погребальным костром, пожрав всех, и мертвых, и раненых, и умирающих. Ты уже бессилен помочь им, хоббит. Но в твоих силах сделать так, чтобы этот ужас остался бы в прошлом. Уже хотя бы ради этого тебе стоит жить.
Гномы и кхандец молча стояли рядом. Фолко готов был прозакладывать свой мифриловый доспех против ржавого гвоздя, что его спутники думают и чувствуют сейчас так же, как он.
Было что-то завораживающее в этом грандиозном кровавом спектакле, равного которому не случалось со времен Войны Гнева…
Второго такого избиения в Средиземье не будет уже до Скончания Дней.
Невольники почти что выполнили свою задачу. Войско перьеруких терзало их повозки, точно псы кабанов, терзало — и теряло, теряло, теряло людей, десятками, сотнями, тысячами… Там, где другие воины — даже под дурными командирами — заплатили бы едва ли полусотней жизней, перьерукие ложились тысячами.
Этого Фолко не мог понять. Его рассудок пасовал, не в силах объяснить творящееся. Что за странная атака? Кто ей командовал? Безумец? И все в его войске — тоже? Откуда их столько взялось? Какое исполинское королевство смогло выставить столь неисчислимую армаду? Увиденное не укладывалось ни в какие рамки…
— Нам надо отыскать Эовин, — услыхал хоббит свой собственный голос.
Малыш аж подпрыгнул, не обращая внимания на стоявших совсем близко харадских всадников.
— Ты чего несешь, а?! Где мы ее отыщем, а?! Там?! — Он ткнул пальцем в сторону смертного поля.
— Раз она там, значит, нам надо следовать за ней. — Хоббит отлично понимал, что это — почти верная гибель, и все же…
Клинок Отрины властно толкнулся в грудь, словно говоря хозяину: «Я могу! Я пособлю!» «Спасибо тебе», — подумал хоббит, мысленно обращаясь к кинжалу. Пальцы сомкнулись на резной рукояти, и сквозь взвихрившийся знакомый хоровод синих лепестков Фолко разглядел крошечную фигурку с золотыми волосами, что отчаянно размахивала саблей, стоя у борта боевой повозки — той, что ближе всех подошла к краю огненной тучи.