– Позволить тебе совершить смертный грех я все равно не смогу, – не дождавшись ни от кого более ни слова, произнес Курт. – Но если остальные смирятся с таким выходом – сделаю все сам… Итак? – обернувшись к присутствующим, спросил он прямо, остановив взгляд на фон Редере. – Так что же вы скажете? Будете ли настаивать на том, чтобы я тащил этого человека на площадь к толпе или уймете вашу жажду мести тем, что он просто заплатит жизнью за свою ошибку? Даже суждением Альфреда я могу пренебречь, и единственный, от кого что-то зависит, – это вы, господин барон.
– Но не от меня? – напряженно вымолвил наследник, и Курт качнул головой:
– Нет, Фридрих. В силу ваших лет вы ничего не можете решать.
– А в силу моего положения?
– Я уже говорил вам, – терпеливо пояснил Курт, – что в данном случае ваше положение не имеет влияния на ситуацию. Вы могли бы проявить свое покровительство или вовсе снять все обвинения как пострадавшее лицо, если бы не одно важное «но»: Хельмут Йегер не находится под вашей властью, он – под властью Конгрегации.
– И то, что сейчас решается здесь, если будет совершено, – медленно проговорил фон Редер, – ведь будет по большому счету незаконным.
– В каком-то смысле да, – согласился Курт, – но в каком-то – нет. Повторюсь, что мой ранг дозволяет мне совершить суд и казнь на месте при соответствующих обстоятельствах.
– И кто же определяет эти обстоятельства?
– Я. Но сегодня многое зависит и от вас. Да, все сказанное Хельмутом – это попытка найти оправдание его просьбе, но он во многом прав: от публичного суда и казни будет столько же вреда, сколько и пользы, а то и больше. Подумайте, господин барон, желаете ли вы этого; или же сейчас вы позволите мне разрешить две проблемы разом – избавить единожды ошибившегося человека от грядущего позора и пресечь ненужные сплетни и неверное истолкование всего случившегося. На первое, что вполне понятно, вам наплевать, посему призываю вас как следует осмыслить вторую часть приведенных доводов.
– Вы правы, майстер инквизитор, – произнес фон Редер, не глядя на связанного. – И он прав. В том, что его ждет, нет никакой пользы для Его Величества, зато повернуть все это ко злу будет проще простого. Однако как же справедливость, коей вы служите? Смысл казни не только в том, чтобы свершилась месть, и не в том, чтобы уничтожить явление, ставшее опасным, будь то разбойная шайка или единожды предавший союзник. Казнь – это воздаяние.
– Вы хотите, чтобы я четвертовал его здесь? – просто спросил Курт, и тот болезненно поморщился:
– Нет. Для меня главное – безопасность и благополучие Его Императорского Величества. Посему я отступаю, и теперь все решаете вы. Делайте со своим человеком то, что сочтете нужным.
– Это – не нужное, – возразил наследник, – это совсем не нужное, то, о чем вы говорите! Никто не может знать, чем завершится суд Конгрегации и каким будет приговор…
– Я могу, – возразил Курт ровно. – И вы сами знаете, что я не ошибаюсь. Если же вам кажется, что я в силу собственного склада натуры во всем вижу лишь худшее и ожидаю худшего, спросите у моего помощника, прав ли я. Спросите?
Фридрих поджал губы, молча глядя мимо его плеча на своего несостоявшегося убийцу, и наконец лишь медленно качнул головой, отведя глаза.
– Стало быть, – негромко подытожил Курт, – решение принято.
– Но что скажет ваше начальство? – все так же сумрачно спросил фон Редер. – Ему вы вряд ли сумеете втолковать все то, что нам, здесь присутствующим, мнится таким понятным и очевидным. Вы не поплатитесь Знаком за свое сострадание?
– У меня на счету столько заслуг, что сей проступок не станет причиной особенно крупных взысканий, – отозвался он и, помедлив, продолжил, обратясь к Йегеру: – К прочему, я совершу скорый, негласный, но все же – суд и казнь согласно обстоятельствам и по праву своего ранга, а вовсе не тайное убийство. В одном господин барон прав, и то же самое у меня спросят наверху: свершилась ли казнь, а не убийство. Ты это понимаешь, Хельмут?
– Да, – не дрогнув голосом, подтвердил тот. – Я понимаю, майстер Гессе. Иного я не ждал и не заслужил.
– О чем вы оба? – напряженно спросил наследник, сделав невольно шаг вперед. – Что вы намерены сделать, майстер Гессе?
– Печать, – пояснил Курт негромко. – Предавший Конгрегацию и свое служение недостоин Печати.
– Это… – произнес Фридрих, тут же осекшись, и, бросив исподлобья взгляд на барона, с усилием договорил: – Это ведь подобно лишению рыцарства.
Губы фон Редера дрогнули, однако вот-вот готовые сорваться слова так и не прозвучали, но очевидно было, что едва не сказал глава личной стражи наследника. Барон, само собою, не испытывал к Конгрегации теплых чувств, а к несостоявшемуся убийце тем паче, но сейчас он увидел человека в положении, в котором сам оказался когда-то. И не по глупости, как Йегер, не из слабости, не из любви к своим близким, а просто из жажды наживы, и, скорей всего, лишь теперь осознал это, сокрытое до сей минуты в глубине собственной души, и едва не произнес вслух то, о чем сам до этого мига лишь догадывался…
– Да, – подтвердил Курт. – Подобно тому.
– Я это заслужил, – решительно повторил Йегер, не дав наследнику продолжить, и Фридрих поджал губы, опустив взгляд в пол. – Мое признание вы можете считать моей предсмертной исповедью. Я готов.
– Тогда не будем тянуть, – во всеобщей тишине подытожил Курт и, помедлив, кивнул: – Бруно? Твое время. Не думаю, что стоит звать сюда местного священника.
Помощник сделал шаг вперед, остановившись и взглянув на своего новоиспеченного духовного сына с явным смятением. «Ты уверен в том, что делаешь?» – прочитал Курт в его глазах так явственно, словно это было произнесено вслух, и был уверен, что Бруно не мог не понять его ответа: «А у тебя есть план лучше?»
Когда помощник, медленно переведя дыхание, отвел взгляд и приблизился к приговоренному, Курт подумал о том, насколько прав оказался отец Бенедикт. Снова. И в самом деле – во всей Империи нельзя было найти второго человека, вот так понимающего его с полувзгляда…
– Abi in pace… [100]
Бруно он не слушал и не смотрел на приговоренного; краем глаза виделось лицо Хауэра, так и не произнесшего до сей минуты больше ни слова, – такое бледное, словно это ему сейчас грозила одна из позорнейших процедур в перечне наказаний Конгрегации. С другой стороны – так оно и было. В каждого из этих парней этот человек вложил частицу себя; не только время и силы, а себя самого, свою душу, разбитую на части и так, по частям, розданную его подопытным, кои за глаза кроют изувера-инструктора последними словами, возносят молитвы о его здравии после каждого боя и готовы убить на месте любого, кто выкажет ему неуважение. До сих пор это казалось нерушимым братством, конгрегацией в Конгрегации – этот лагерь, эти люди, как здесь, так и за его пределами; и что сейчас творится в душе Альфреда Хауэра, какие бури в ней бушуют и какой лед сковывает ее – не мог сказать никто, кроме него самого…