– О, как мило, – не пытаясь скрыть резкости, отозвалась Адельхайда. – Я вижу, последние события благотворно сказались на остроте вашего ума, Ваше Величество; какие мудрые выводы.
– Вы дерзите королю, – с явной угрозой в голосе выговорил Рудольф, шагнув к ней почти вплотную; она не отступила, не отклонилась назад, поправив в том же тоне:
– Императору.
– Это, по вашему мнению, обстоятельство смягчающее, госпожа фон Рихтхофен?
– Это обстоятельство, о котором вы не должны забывать, Ваше Величество. Не увлекайтесь ролью короля Богемии.
– Мне начинает казаться, что я до сего дня позволял вам слишком многое.
– А с сегодняшнего дня – больше позволить и некому, – чуть сбавив тон, докончила Адельхайда, и Рудольф поджал губы, болезненно дернув углом рта. – Да, – продолжила она еще чуть мягче, – вот именно. Из всех ваших доверенных людей остались лишь я и Рупрехт.
– Призываете меня не настраивать против себя последних оставшихся в живых помощников? – невесело уточнил тот, скривив губы в неживом подобии усмешки; Адельхайда вздохнула:
– Призываю вас в свете этого быть втройне осторожным, Ваше Величество. И думать теперь трижды, четырежды, прежде чем поделиться с кем-либо какой-либо мыслью.
– И как всегда – кроме вас?
– Я и без того знаю ваши мысли, – передернула плечами Адельхайда и чуть отступила, уловив уже знакомое потепление взгляда напротив.
– Да, похоже на то, – согласился Рудольф, тоже сделав шаг назад, и, помедлив, развернулся и тяжело прошагал к скамейке у столика позади себя.
– Вы в растерянности, – продолжила Адельхайда, когда тот уселся, опершись о столешницу локтем. – И это понятно. Я тоже. Такого… такого еще не случалось никогда и нигде. Мне, по крайней мере, о таком ничего не известно, а я не самый скверный историк. Но надлежит взять себя в руки и рассудить здраво. Сейчас вы почти указали мне на тот факт, что я могла быть в числе заговорщиков, устроивших этот чудовищный actus, ибо я так вовремя покинула место грядущей трагедии. В этом была бы своя логика, если бы я была полной и беспросветной дурой, каковой я не являюсь. Во-первых, я положила на службу вам лучшие годы своей жизни не для того, чтобы завершить это вашим убийством.
– Не вы ли говорили мне, что не станете терпеть, если что-то неблагое для государства придет мне в голову?
– Я отравила бы вас или заколола по-тихому ночью в постели, – возразила Адельхайда просто. – Никто и не узнал бы, чьих это рук дело. Разносить в клочья множество невинных людей, включая детей и женщин, я бы не стала. Вторая причина, Ваше Величество, заключается в том, что, даже если б такое чудовищное событие и вошло бы в мои планы, я загодя подготовила бы себе прикрытие. Да я попросту не поехала бы ни на какие турниры и не рисковала бы угодить в ситуацию, в которой оказалась моя горничная. Сказалась бы недужной или внушила бы вам, что мое присутствие необходимо именно здесь, в старом замке, ибо это поспособствует расследованию. И вы – разве мне бы не поверили?
– Поверил бы, – вздохнул Рудольф, – как верю и сейчас каждому слову. И поверю объяснению, которое вы дадите своему отсутствию на трибунах, сколь бы сказочным оно ни показалось.
– Увы, – отойдя к столику у окна, возразила Адельхайда, – сие объяснение мало сходно со сказкой. Скорее со вступлением к страшной истории.
На протянутую ему смятую бумажку Рудольф взглянул с настороженностью и опаской, словно на ядовитую гадину, и медленно, как-то нехотя, принял записку и развернул. Короткий текст он явно перечитал не менее трех раз, все сильней хмурясь.
– И о каком деле здесь шла речь? – спросил Император, наконец вернув ей бумажный клочок и подняв сумрачный взгляд; Адельхайда пожала плечами:
– Не знаю. Скорее всего – ни о каком. Я, – продолжила она, присев на табурет напротив, – поначалу разбирала возможность того, что кто-то и впрямь желал сообщить мне нечто значимое, а все произошедшее имело целью устранить меня, что именно этой встречи с человеком, пославшим мне записку, и не хотели допустить, но просчитались…
– Глупо, – вяло отозвался Рудольф; она кивнула:
– Да. Посему эту мысль я отринула. И тогда приходится остановиться на мысли следующей: кто-то, осведомленный о готовящемся actus’е, не хотел, чтобы я погибла вместе с остальными. А главное, Ваше Величество, этот кто-то осведомлен о той роли, которую я играю при вашей особе. Если подумать, в любое время дня и ночи мне можно передать вот такое послание и быть уверенным в том, что эти слова что-то затронут в моих мыслях; на мне всегда висит какое-нибудь дело, не то, так это. Но, повторяю, это справедливо единственно в случае полной убежденности в том, кто я есть и что собою представляю на самом деле.
– И кто же это был?
– Я сказала, что не считаю себя дурой, но не говорила, что я гений или провидица. Не знаю. Но есть еще один момент, вызывающий настороженность и… лишние вопросы. Вас, Ваше Величество, на трибунах не было тоже.
Рудольф замер на миг, непонимающе глядя на собеседницу, и, наконец выдавил растерянно и зло:
– Что?
– В записке было сказано «две минуты», – пояснила Адельхайда, – и именно столько минуло с момента ее передачи до момента взрыва. Я, разумеется, не отсчитывала мгновения нарочно, но по моим внутренним ощущениям это именно так. То есть люди, устроившие это, все рассчитали точно. И если бы покушение замышлялось с целью вашего убийства, они не допустили бы подобной оплошности: во всеуслышание было объявлено о предстоящем бое, и все видели, как вы направились к своему шатру для приведения себя в должный вид.
– И что вы хотите этим сказать? Что я…
Рудольф осекся, поджав губы и явно не находя нужных слов; она вздохнула:
– Это захотят сказать другие, Ваше Величество. Насколько я понимаю, семейство Виттельсбахов погибло целиком?.. Я видела раненых, – продолжила Адельхайда, когда тот окаменел, ошарашенно глядя на нее. – И слышала, что говорил лекарь. Пострадали только трибуны. Только. На первые ряды зрителей пришлась разве что волна удара, и там обошлось даже без увечий. А теперь вообразите, как это выглядит: вы покинули место трагедии за несколько минут до происшествия, множество гостей, среди которых в том числе и ваши… так скажем – не совсем друзья… погибли… И что немаловажно: погибло семейство, стоящее между вашим сыном и титулом герцога Мюнхен-Баварского.
Адельхайда умолкла ненадолго, наблюдая за темнеющим лицом Рудольфа; выждав несколько мгновений и не услышав ответа, она продолжила, чуть понизив голос:
– Об этом будут говорить, можно даже не сомневаться, однако вряд ли это будет основной версией из тех, что начнут бродить в обществе.
– В обществе кого? – уточнил Рудольф; она кивнула:
– Хороший вопрос, Ваше Величество, и очень правильный. В обществе знати. Сейчас как раз тот момент, когда именно они, репутация именно среди них – ваша главная забота. Кто бы ни был назван виновником произошедшего, одно в их мыслях поселится крепко: служить вам опасно. Разумеется, рыцарь, идя на службу, и без того готов к опасностям, иначе что ж это за рыцарь, но он готов погибнуть в бою. Готов к смерти в поединке или подле особы своего сюзерена, спасая его жизнь, готов ко всему…