— До сего дня, — сказал Ричард.
Молчание. Я повесила голову.
— Простите, — наконец произнесла я.
— За что?
— За то, что вывалила на вас свои подростковые горести, о которых давно пора забыть. Такие вещи посторонним не рассказывают.
— Я рад, что вы со мной поделились.
— Я никогда никому об этом не рассказывала.
— Понимаю, — сказал Ричард.
— А тут нечего понимать. Просто в жизни бывают унизительные моменты…
Я умолкла на полуслове. Внезапно мне захотелось быть где угодно, только не здесь. Я вдруг почувствовала себя беззащитной, нелепой, потерянной, как тогда, на сцене школьного актового зала, в луче прожектора. Водя пальцем по бокалу, я сказала:
— Мне надо идти.
— Только потому, что вы рассказали мне эту историю?
— Что-то вроде того, да.
— А ваша мать… она всегда была с вами так жестока?
— «Жестока», пожалуй, слишком сильное слово. Просто она не имела привычки миндальничать. Любила меня суровой любовью. Без тепла. Почему вы спросили?
— Мой отец. Он был жесток. Физически жесток. Порол нас ремнем, если мы выходили за рамки дозволенного. Как только мы с братом вышли из того возраста, когда нас можно было шлепать — хотя «шлепать» — это мягко сказано: он хлестал нас ремнем по ногам, — отец стал давить на нас другими способами. Например, однажды я выиграл конкурс на лучший рассказ в Университете штата Мэн. Это был рассказ о человеке, занимавшемся ловлей омаров. Он взял с собой на работу сына-подростка, чтобы научить его основам своего ремесла, но лодка перевернулась, и мальчик утонул. В награду я получил 250 долларов, и мой рассказ напечатали не только в университетском литературном журнале, но еще и в еженедельном приложении к «Бангор дейли ньюс». Как оказалось, половина клиентов моего отца, проживавших в штате, прочитали рассказ. Он позвонил в университет, устроил мне разнос, заявив, что из-за меня у него возникли проблемы в бизнесе, ибо многие его клиенты занимаются промыслом омаров, и то, как я изобразил их жизнь и — особенно — ужасную трагедию, произошедшую по нерадивости одного из их коллег… это просто возмутительно. Тем более что я ни черта не знаю об их мире. И вообще, я бессердечный парень, возомнивший себя писателем, хотя на самом деле всего лишь «посредственный пустозвон». Так и сказал.
Молчание. Потом я спросила:
— Зачем вы мне это рассказываете? Чтобы подбодрить меня?
— Да. Я по собственному опыту знаю, как можно потерять веру в себя из-за недоброжелательности окружающих.
— Я сама к себе недоброжелательна, а это куда хуже. Ведь мы все занимаемся самообманом.
— Вы — нет.
— Пытаетесь подсластить пилюлю.
— Ну, хорошо, в чем выражается ваш самообман?
— Это уже тема для отдельного разговора.
Едва заметная улыбка заиграла на губах Ричарда, когда я произнесла это.
— Согласен.
— Если этот разговор у нас с вами состоится.
— Я был бы этому рад.
— Я занята в выходные.
— Конференция рентгенологов?
— Да, конференция рентгенологов.
— Жаль, — сказал он. — А у меня завтра с утра лишь одна деловая встреча в Броктоне, а потом я целый день свободен.
— А я — нет.
Тон у меня был резкий, неприветливый, такой по-дурацки настороженный. Я отвернулась, но краем глаза заметила, что мой сердитый ответ привел Ричарда в замешательство. Я снова только что захлопнула дверь… из страха. Из страха перед чем? Что этот мужчина предложил мне провести с ним завтра день? Из страха, что я поведала ему случай из своей жизни, о котором так и не решилась рассказать мужу — возможно, потому что предвидела его реакцию. Дэн закатил бы глаза, как бы говоря: «Бедная глупышка Лора», — мне это было так знакомо.
— Очевидно, я опять что-то не то сказал, — произнес Ричард, жестом показав официанту, чтобы тот принес счет.
— Нет, это я была невежлива с вами.
— Я проявил излишнее любопытство, спрашивая, в чем выражается ваш самообман.
— Я не из-за этого вспылила. Дело в том…
Я внезапно умолкла, не желая ничего говорить.
— Вы не обязаны передо мной отчитываться, — сказал Ричард.
— Спасибо, — прошептала я, думая: лучше б мне сквозь землю провалиться.
Принесли счет, Ричард настоял на том, чтобы заплатить за нас обоих. Потом спросил, подключена ли в моем телефоне электронная почта.
— Для меня это слишком дорого, — объяснила я. — Я обхожусь SMS-сообщениями.
— Что ж, тогда я полностью передаю инициативу в ваши руки. Вот вам еще одна моя визитка. Последний номер внизу — это мой мобильник. Завтра я свободен с полудня — и был бы рад провести с вами день. Если не свяжетесь со мной, я не обижусь. Мне было приятно провести с вами этот вечер. И я искренне желаю вам всего самого хорошего. Потому что — не сочтите за дерзость — вы заслужили хорошее.
Молчание.
— Спасибо, — наконец произнесла я. — Большое спасибо.
Мы поднялись из-за стола. Я порывалась сказать ему: «Тогда встречаемся завтра в городе где-нибудь в час?», но снова сдержалась.
— Я провожу вас до машины? — предложил Ричард.
— Незачем. Мне повезло, я нашла парковочное место прямо у кинотеатра.
— Ну, туда все равно еще нужно дойти.
Мы покинули бар и в молчании прошли с полквартала до того места, где я оставила свой старенький автомобиль. Если Ричард и заметил его дряхлость, виду он не показал.
— Что ж, пока… — произнесла я.
— Пока.
Снова молчание.
— Жаль, что завтра не получится, — сказала я, а про себя подумала: теперь я закрыла дверь на два оборота.
— У вас есть мой телефон.
— Да, есть.
— А капитанша группы поддержки… та, что высмеяла вас… уверен, теперь она сожалеет об этом.
— Вряд ли. А знаете, что самое смешное в моей жизни? Моя дочь — капитанша болельщиц. Надеюсь, она не стерва. Но капитанша болельщиц во всех отношениях. И отчаянно стремится быть популярной… любой ценой.
— Значит, она одинока.
— А кто не одинок? — спросила я.
Едва эти слова сорвались с моих губ, я быстро попрощалась и села в машину, расстроенная тем, что только что призналась абсолютно чужому человеку в том, что не дает покоя мне целыми днями, месяцами, годами: что я ужасно одинока.
И что мне было делать после такого грандиозного признания? Я захлопнула дверцу машины и покатила в ночь.
В гостиницу я приехала уже после двух часов ночи. Когда последний раз я вела беседы до столь позднего часа?