— Э-э-э-эли-и-ис-с-с Хи-и-и-и-и-иг-гс-с-с-с-с-с-с.
— Джеймс Генри Хейворд.
— Ты права, Элис, мы уже идем, — сказал я дверной ручке, слегка поглаживая ее в кармане жилетки. Ее голос был таким слабым, таким дрожащим.
Путь до лазарета занял не менее получаса. Я должен поспешить, чтобы отдать эту дверную ручку тетушке Розамути до того, как дядюшка Идвид найдет меня или, что было бы хуже всего, найдет у меня Элис Хиггс. Я не мог идти напрямик: главная лестница в любую минуту могла взорваться голосами предметов рождения, ведь было начало нового дня. Айрмонгеры пробуждались, и средние этажи были уже переполнены людьми. Я мог пойти обходным путем, по каменной винтовой лестнице, известной как Штопор, и войти в дверь, ведущую в расположенную на средних этажах Длинную галерею — бывший крытый мост через реку Флит, — а затем спуститься с другой стороны и наконец достигнуть лазарета, который в прошлой жизни был комплексом турецких бань в районе Сент-Джеймс-сквер.
Я шел и шел, мои шаги гремели по старым каменным ступеням Штопора, словно обозначая: «Вот он я, здесь». Я сбился со счета, наматывая один виток за другим, но в итоге все же добрался до двери. Однако, подергав ее, я понял, что она заперта. С другой стороны что-то было, что-то, у чего было имя, хотя из-за толщины двери я поначалу не мог его расслышать. Может быть, дверь охраняют? Возможно, Идвид поставил часового? Или же я неожиданно наткнулся на Туммисова страуса? Затем ручка повернулась, дверь начала открываться, и я расслышал достаточно четко:
— Роберт Баррингтон.
Вот что это было. Я бросился бежать. Не в силах от ужаса здраво рассуждать, я, вместо того чтобы вернуться, что и следовало сделать в данной ситуации, все бежал и бежал вверх по Штопору к северной части дома, куда мне было совершенно не нужно. Бежал тихо. Настолько тихо и медленно, насколько смел. Дверь, подумал я, она все еще продолжает открываться? Ответом мне стал глухой шум, донесшийся снизу. Я взмолился, чтобы это было всего лишь мое собственное эхо. Вот только эхо становилось все громче и громче, топало само по себе, начинало жить своей собственной жизнью, становилось чем-то совершенно самостоятельным. Среди этого ужасного грохота я слышал имя, и оно все быстрее и быстрее мчалось наверх, подобно дедову локомотиву:
— Роберт Баррингтон. Роберт Баррингтон! РОБЕРТ БАРРИНГТОН!
Кто бы ни носил с собой то, что называло себя Робертом Баррингтоном, он мчался сквозь тьму вверх по винтовой лестнице, стремительно приближаясь ко мне. И тогда я побежал быстро, судорожно хватая ртом воздух. Грохот за моей спиной нарастал. По пути больше не было дверей — лишь одна на самом верху, которая вела туда, где раньше стоял колокол. Теперь его перенесли вниз и с его помощью созывали нас на обед.
Итак, наверху была дверь на чердак, и именно к этой ужасной двери, которая словно вела в другое измерение, теперь бесшумно мчались я, Джеймс Генри Хейворд, и полуживая Элис Хиггс. Мы бежали по древним ступеням, настолько истоптанным за века, что покрывавшие и без того скользкую поверхность выбоины делали опасным каждый шаг. Я забирался все выше и выше, но оглушительный рев Роберта Баррингтона неумолимо приближался. Вот наконец и старинная, напоминающая по форме арку дверь, — всего в одном пролете лестницы надо мной. Поскользнувшись, я на четвереньках бросился к этой двери и под рев, ставший уже совершенно невыносимым, коснулся ее. Всего в одном пролете от меня был Роберт Баррингтон. Тяжелый вздох — и: «Роберт…», еще один вздох — и: «Баррингтон…» Наконец дверь поддалась, и я вырвался из ужасающей каменной горловины навстречу очередной опасности.
Чердак Дома-на-Свалке
Чердак Дома-на-Свалке посещать не следовало, поскольку в этом пахнущем тленом помещении жили летучие мыши. Их были десятки тысяч, и они всегда были полны решимости впиться зубами во что-либо живое. Их укусы вызывали ужасные инфекции: на моей памяти было семь случаев гибели Айрмонгеров от бешенства после укусов летучих мышей. Именно в их владения, трясясь от ужаса, я и вступил, а за моей спиной нечто выкрикивало имя Роберта Баррингтона. Я не обратил никакого внимания на литую табличку на двери бывшей колокольни, гласившую: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Я захлопнул за собой дверь и нырнул в резко пахнущую влажную темноту. Надо мной послышался шорох. Я не должен их разбудить, надо двигаться очень тихо. И я двигался вперед так тихо, как только мог. Один раз я поскользнулся и ощутил рукой что-то грязное, но продолжил отчаянный бег по загаженному полу, стремясь найти хоть какое-то укрытие.
Я заметил огромную, слегка фосфоресцирующую кучу. Она была очень высокая и конусовидная. За этой кучей я спрятался и стал ждать. Я не слышал Роберта Баррингтона, и дверь на чердак оставалась закрытой. Быть может, владелец Роберта не придет, подумал я. Быть может, ему известно, что такое чердаки, и он дважды подумает, прежде чем подняться сюда? Быть может, в нем возобладает разум и он предпочтет держаться отсюда подальше? А может, подумал я, он не настолько глуп, чтобы подниматься по ненадежным ступеням наверх? Я все еще пребывал в размышлениях, когда до меня донесся тихий скрип, за которым последовал другой звук. Кто бы ни носил с собой Роберта Баррингтона, он стоял в дверном проеме. Я сумел разглядеть лишь фигуру человека — чрезвычайно высокого мужчины в черном цилиндре. Он был выше и худощавее любого, кого я видел раньше, — не меньше восьми футов в высоту и при этом так мало в ширину. Я сидел за кучей и ждал. Что он станет делать?
— Роберт Баррингтон?
Из своего кармана я услышал приглушенный ответ, словно моя затычка хотела поговорить.
— Джеймс Генри Хейворд.
Я затолкал затычку поглубже.
— Роберт Баррингтон? — послышалось снова.
— Эл… Эл… Эл… — это было все, что могла произнести несчастная дверная ручка.
— Роберт Баррингтон? — донеслось вновь.
Пока долговязый ждал, стало происходить что-то очень необычное. Я начал различать другие голоса, исходившие от него. Я понял, что, кроме самого громкого и доминантного Роберта Баррингтона, были и другие. Я услышал голоса Эдит Брэдшоу, Рональда Реджинальда Флеминга и Аласдера Флетчера, Эдвина Брекли, мисс Агаты Шарпли и Сирила Пеннингтона. Сирил Пеннингтон был пожарным ведром из моей комнаты, и этот человек по какой-то причине забрал его оттуда. Никогда раньше я не слышал, чтобы столько имен доносилось от одного человека. Вслушавшись, я различил еще имена. Это были матрона Сэдли и Том Пэкетт, Дженни Роуз Финли и Стокер Барнабус. Тише всех звучал голос Нобби. Именно так, нечто очень тихо произносило: «Нобби». Но и это было еще не все. Слышались и другие имена, хотя я не мог разобрать их, поскольку они были произнесены шепотом, словно кто-то вдыхал и выдыхал их. Но я все же сумел расслышать среди них одно знакомое. Что-то с легким гулом произносило:
— Флоренс Белкомб.
Флоренс Белкомб. Почему она называет свое имя вместе с предметами? В этом не было никакого смысла, и все же я вновь услышал в сонме имен:
— Флоренс Белкомб.