— И каким же это образом? — хмыкнул Лариков.
— Повешу на него какое-нибудь убийство, — поделилась я своими далеко идущими планами. — Сфабрикую улики. Умело его подставлю! Посмотри на эту мразь — ты хочешь увидеть его вместе с папашей на «грандовом» политическом подиуме?
— А там все примерно такие, — махнул рукой на общество Лариков. — Так что парень этот один из многих, Саша. Не более того…
— Да не спорю, — отмахнулась я. — По сравнению с Баркашовым-то он просто лапушка. Воплощение невинности и христианских добродетелей…
— Я познакомлю тебя с одним человечком, Сашенька, — произнес Лариков после достаточно утомительного молчания. — Может быть, он просветит тебя в этом отношении… Тогда ты поймешь, что лучший выход для нас с тобой, девочка, отдать фотографии Мещерскому, и пускай со своим потомком сам разбирается. Так что в темпе создавай подробный отчет и не бери все это в голову.
Ладно… Не стану же я откровенно бунтовать!
Я обратила свой правдолюбивый взор на экран монитора. Немного потружусь, и мое досье будет готово.
«Мещерский Владислав Николаевич. Год рождения — 1972. Причина расследования — обращение отца. Подозрение в связях с группировкой «ТМ».
— Пакостная организация, — поморщилась я. — Слушай, ему что, делать нечего? У папочки денег куры не клюют, а он вползает в эту группу агрессивных дебилов и рэкетирует старушек, торгующих семечками. Малышу явно некуда приткнуть свои огромные силы!
— Власть, — коротко бросил Лариков. — Пацану хотелось доказать свою значимость!
— Да не пацан он, — ответила я. — Гаденыш. Мне он за пару суток тесного соседства показался хуже рвотного порошка!
— Сашка, я тебя уволю, — вздохнул Лариков. — Тебе надо работать не у меня. — Нет, именно у тебя. Поскольку я представляю светлое и совестливое начало.
— Спасибо. Я, значит, начало темное и бессовестное.
— Конечно. Иначе согласился бы со мной и посадил не только мальчугана, но и всю его компанию. А заодно с ними и папу. Потому как я подозреваю, что у папеньки нашего дружки не лучше. Постарше — может быть, но та же примерно фактура. Вот, сам погляди, экий красавчик!
Я ткнула пальцем в физиономию на фотографии. Владик Мещерский с этим типом обнимался. Судя по их радостным физиономиям, они были в восторге друг от друга!
А физиономия-то принадлежала личности весьма и весьма знаменитой! А именно — крутому малому, который пас «бандитствующее» стадо микрорайона Рабочий, известное тупой и малоосмысленной жестокостью. Меня бы и под пушками не загнали в этот достославный район вечером без пулемета.
— Какого черта он к нам обратился? — проворчала я.
— Чтобы прихватиться к выборам, — объяснил Лариков. — Понять, чего можно ожидать от противников. Поняла?
— Ох, а сколько он тут наговорил красивых речей! — возмутилась я. — »Спасите ребенка! Ребенок в дурном обществе!» А если взглянуть на этого вот «ребеночка» — в коленках дрожь появляется! Интересно, а «детские утреннички» для маленьких дружков своего сынишки он устраивает?
— Второй вариант. Он этого действительно не знал!
— А я не знаю, сколько будет дважды два, — хмыкнула я. — Если тебе так хочется!
— Сашка, работай, — попросил он. — И не лезь ты в политику, ради Христа! Ты еще слишком маленькая…
— Я в нее не лезу. Просто терпеть не могу вот этих ребят. И никакого желания отдавать им мое место под солнцем без боя не имею!
Ах, если бы я в тот момент знала, что за бои мне предстоят!
Может, отказалась бы от места под солнцем добровольно!
* * *
Владик Мещерский был, на мой взгляд, из той породы людей, от отсутствия которых человечество ничего бы не потеряло.
Хорошо откормленный, с румянцем во всю щечку. Одетый с иголочки. Во взгляде его красивых очей явственно читалось чувство хорошо осознанного и взлелеянного превосходства над нами, серыми и недоразвитыми «лохами». Конечно, я могла понять это его заблуждение на свой счет. Если разобраться, большинство народонаселения внимало речам его папеньки с полным и неослабевающим восторгом, тогда как для мало-мальски сообразительного человеческого существа набор фраз, используемых в надлежащих речах, показался бы просто полной абракадаброй.
Но я если и испытывала некоторое недоумение, то скорее оно все-таки касалось именно его папахена и самого «дитяти». Поскольку, как бы ни сожалела я об умственных способностях тех, кто верил каждому слову из «проповедей», мне и в голову не пришло бы творить то, что творил Владинька.
Два дня я наблюдала такие вещи, от которых меня тошнило, как от тухлой рыбы. Да и сам Владик с его «непроницаемым лицом» и ухмылкой, позаимствованной у Клинта Иствуда, казался мне существом низшего порядка. Куда более низшего, чем те, кого он почитал за «лохов».
Воспоминания явно собирались загнать меня в плохое настроение. А оно и так оставляло желать лучшего.
Моя мамочка, твердо решив, что я куда более самостоятельна, чем моя старшая сестрица, проживающая в столице в обществе мужа и хорошенькой дочки, отбыла в их направлении. Дом ждал меня абсолютно пустой и неприветливый, по этой причине я старалась бывать там еще реже — все равно за два лишних часа мне не заполнить его дыханием. Кроме того, это будет лишь мое собственное дыхание. А его я и так слышу, одиночества же практически не переношу.
По причине полного вакуума в жилище, где ты никому не нужен, родные пенаты нисколько меня не манили. Правда, надо кормить попугая, ведь и он, бедняга, так же обречен на одиночество, как и я.
Мысль о несчастной птице подействовала на меня как холодная вода утром.
«Та-ак… Берем себя в руки, засовываем обидки на старшую сестрицу подальше — вообще нет на свете человека, который бы не страдал от старших. Старшие сестры и братья пребывают в непоколебимой уверенности в том, что они родились закономерно, а остальные, после них, появились на свет случайно, как ошибки природы, и по этой причине не имеют права на существование. Психология почти как у Владика Мещерского».
— «… по этой причине можно заключить, что все подозрения в его адрес следует считать вполне обоснованными». Имена вписывать? — Хватит фотографий, — сказал Лариков. — Пусть сам разбирается, он и так уже достал.
* * *
— Все, — выдохнула я счастливо. — Получите ваши «неоспоримые свидетельства», Андрей Петрович.
Положила ему на стол папку.
— Можешь идти, — кивнул он.
— Неохота, — пожала я плечами. — Знаешь, там такая пустыня. Впору подумать об отшельничестве всерьез!
— А попугай? — поднял он на меня глаза. — И Пенс опять же… Их тебе не хватает?
— Попугай разгуливает по клетке, оповещая мир о своей красоте. Как всегда. А Пенс молчит и свято уходит домой, стоит лишь часам пробить полночь. Как привидение наоборот…