«…Какой-то свет, какой-то звук
С трудом доходят до сознания…»
Шилкин дотронулся до меня. Я удивленно посмотрела на него.
— Так ты идешь? — ни один мускул не дрогнул на его бледном лице.
От того восторженного и увлеченного человека, которым он предстал передо мной в своем причудливом жилище, не осталось и следа. Маска заиндевелого бесстрастия не давала пробиться ни одному бесконтрольному движению мышц. Ни гнева, ни раздражения…
Я наконец пришла в себя и поплелась по коридору. Александр двинулся за мной. У гардероба мы остановились.
— Поехали ко мне, — тихо сказал Александр, — или у тебя дела?
Тут я вспомнила, что искала его. Амнезия, национальная болезнь латиноамериканцев, столь ярко представленная в бесчисленных сериалах, и в наших, северных широтах, как видно на моем примере, давала о себе знать.
— Мне нужно кое-что сказать тебе. — Я механически достала из сумки номерок и протянула его Александру.
Он положил блестящую кругляшку перед Кирюшей. Тот подал шубу. Александр галантно помог мне ее надеть.
Мы вышли из бара и сели в машину. Уже начинало смеркаться. Я с тревогой посмотрела на Шилкина.
— Ко мне приходил Волков. Он расследует убийство Беловой. Спрашивал про тебя.
— Что конкретно?
— Выходил ли ты из бара незадолго перед тем, как обнаружили труп Насти?
— И что ты ему сказала? — равнодушно спросил Александр.
— А что я должна была ему сказать? — с раздражением спросила я.
Меня начинала бесить его безучастность, выглядевшая нарочитой. Я, понимаешь ли, переживаю за него, выгораживаю, вру следствию, а он сидит как каменное изваяние и со снисходительной небрежностью внимает мне или только делает вид, что внимает, а сам думает о чем-то своем, о Шопенгауэре, например, или представляет, как он мумией плывет по волнам вечности?.. Мне стало смешно. Гнев остыл. Только на дне души все еще томилось капризное недовольство глупенькой, маленькой девочки, которую взрослые отказываются воспринимать всерьез.
— Правду, ты должна была сказать правду, — пробубнил Александр.
— Ты сегодня случайно не разговаривал с майором? — насторожилась я.
— Нет. Успею еще пообщаться с ним.
— Я сказала, что ты никуда не выходил. Никто ничего не помнит, так что…
— Не надо было этого делать, или ты боишься за меня? — склонив голову набок, вяло усмехнулся Александр.
Да он что, издевается? Конечно, боюсь, а то как же?! Стала бы я к нему по сто раз на дню ездить и Волкову мозги пудрить, если бы не переживала за него.
— Откровенно говоря, да. — Я в упор посмотрела на него.
— Подумай, кто я тебе? Зачем тебе все это? — с грустью произнес он.
Ну, прямо лебедь умирающий или Сенека на последнем издыхании: вены вскрыты, кровь почти вся вытекла, и вместо нее по всему телу разливается могильный холод…
Мне опять стало весело. Может, это такое тихое помешательство? Скорее помешательством страдает сидящий рядом со мной мужчина. Я украдкой взглянула на задумчиво-отрешенного Шилкина. Да что с него взять? Он, наверное, витает сейчас где-нибудь за тысячу километров от земли. Путешествует в астрале, так сказать. Это сладкое облако — грез ли, искусства ли — для него настоящая реальность. А действительности, где я распинаюсь, жалею его, нет, бери выше, сострадаю ему, не существует. Нет, она есть, но как некое отраженное несамостоятельное бытие, несовершенно-расплывчатая проекция высшего мира, мира творческой фантазии и духовных откровений… Платонизм, одним словом.
— А про то, что я у туалета с Денисом, Оксана тебе сказала? — выпалила я.
— А что?
— Сказала, что Денис мне расправой угрожает? — решила я уточнить.
— Что вы с ним отношения выясняете… Я же говорю тебе: брось ты все это, занимайся своими делами.
— И поэтому ты так медленно шел? — Я вспомнила его неторопливо-уверенные шаги. — Но я же пришел. — Он словно проснулся, в его голосе зазвучала обида. — И потом, чего ты от меня хочешь?
— О-о! Наконец-то живая интонация! — обрадовалась я.
— Ну ладно, извини. Я ценю твою заботу, но прошу тебя… — начетническим тоном заговорил он.
— Я уже слышала: не лезь, не суетись, не делай того, не делай другого, — вскипев, перебила я Александра, — я не жду благодарности за свою, как ты выразился, заботу.
Я почувствовала, как в горле встал комок слез, ледяной шар смерзшихся разочарования и обиды.
— Если я не достоин твоего внимания, оставь меня. Я не хочу, чтобы ты рисковала из-за меня. Я себе никогда не прощу, если с тобой что-нибудь случится. — Он с теплым светом в глазах посмотрел на меня.
Меня тронули последняя фраза и проникновенный взгляд, но я не могла забыть его неторопливых шагов по коридору, шагов скучающего денди.
— Поэтому ты и не спешил… — с горечью сказала я.
— Денис не опасен, — спокойно возразил он.
— А ты откуда знаешь?
— Исходя из того, что про него рассказывали девочки… — Он кашлянул. — Правда, иногда, говорили они, просыпается в нем какая-то свирепость… Но это быстро проходит.
— Ты думаешь, это он убивает? — Мой голос дрогнул, а по спине забегали мурашки.
Александр пожал плечами.
— Понятия не имею.
— Так ты подтвердишь мои показания Волкову? — умоляюще посмотрела я на него.
— А что мне остается делать? — улыбнулся Шилкин.
Мне показалось, что он улыбнулся с благодарностью.
— Да, хотела тебя спросить. В тот злосчастный вечер, когда убили Настю, ты случайно никого не видел, когда выходил из зала?
Александр с недоумением посмотрел на меня, нахмурил лоб, скосил глаза и глухо произнес:
— Нет, не могу вспомнить.
— Это и неудивительно, — добродушно усмехнулась я, — витаешь где-то в облаках…
— Так мы едем?
— Я, честно говоря, не обедала. Этот кретин не дал мне возможности насладиться блюдами местной кухни, — шутливо сказала я.
— Пообедаем у меня.
— А чем у тебя кормят? Надеюсь, не высохшими останками царей Древнего Египта?
— Дежурное блюдо — запеченная в духовке птица Тот, — съюморил Шилкин.
Птица, запеченная в духовке, у Шилкина действительно была. Конечно, не Тот, а обыкновенная курица, но вполне сносно приготовленная, с румяной хрустящей корочкой. Вообще еда у него была простая, но вкусная. После обеда мы сели у камина: он — с рюмкой коньяка, я — с бокалом безалкогольного пива, которое он отыскал в недрах своего саркофага-холодильника.