— Именно, — отвечает Август, даже не пытаясь сдержаться.
— А пошли бы вы куда подальше, — я спрыгиваю с платформы, еще раз ощупываю руку и с гордым видом ухожу прочь.
— Якоб, постой, — смеется, нагоняя меня, Август. — Не сердись! Я над тобой просто малость подшутил.
— Подшутили? Он же мог отхватить мне руку!
— У него нет зубов.
Приостановившись, я пялюсь на гравий под ногами. Наконец до меня доходит, и я продолжаю свой путь. Насей раз Август уже не пытается меня нагнать.
Вне себя от ярости, я иду прямо к ручью и опускаюсь на колени рядом с рабочими, моющими зебр. Одна из зебр пугается, принимается ржать и высоко вскидывает полосатую морду.
Человек, держащий ее за повод, пытается с ней справиться, то и дело бросая на меня недовольные взгляды.
— Вот черт! Что это у тебя? Кровь?
Я осматриваю свою одежду. Она вся в пятнах крови от потрохов.
— Да, — отвечаю я. — Я кормил кошек.
— Да чем ты вообще думаешь, черт тебя дери! Хочешь, чтобы она меня прикончила?
Я ухожу вниз по ручью, оглядываясь, пока зебра наконец не успокаивается. Тогда я наклоняюсь и смываю с рук кровь и львиную слюну.
Вернувшись через некоторое время к поезду, на платформе рядом с клеткой шимпанзе я вижу Алмазного Джо. Из закатанных рукавов серой рубахи торчат волосатые мускулистые руки. Шимпанзе сидит у него на бедре, лакомясь смесью зерен и фруктов, и глядит на нас блестящими черными глазами.
— Помочь? — спрашиваю я.
— Не-а, я почти закончил. Слышал, Август наколол тебя со стариной Рексом.
Я готов взорваться, но замечаю, что Джо не улыбается.
— Поостерегись, — говорит он. — Может, Рекс и не откусил тебе руку, но уж Лео-то отхватит, как пить дать. Не понимаю, почему Август тебя туда послал. За кошками ходит Клайв. Может, хотел поставить тебя на место? — Умолкнув, он заходит в клетку, пожимает шимпанзе лапу — и лишь тогда закрывает дверь и спрыгивает с платформы. — Послушай, я тебе вот что скажу. Август чудной, но не из тех чудаков, над которыми все посмеиваются. Любит, чтобы помнили, что главный здесь он. Ты с ним поосторожней. К тому же иногда на него находит, если ты понимаешь, о чем я.
— Пожалуй, понимаю.
— Что-то я сомневаюсь. Но еще поймешь. Скажи, ты вообще ел?
— Нет.
Он указывает рукой в сторону Передового отряда. Там прямо вдоль путей накрыты столы.
— Повара приготовили нам что-то вроде завтрака. И коробочки с сухим пайком. Не забудь взять — похоже, до вечера мы уже не остановимся. Бери, пока дают, как я всегда говорю.
— Спасибо, Джо.
— Да не за что.
Я возвращаюсь в наш вагон с коробочкой, где обнаруживаю сэндвич с ветчиной, яблоко и две бутылки напитка из сарсапарели. На соломе рядом с Серебряным сидит Марлена. Увидев ее, я откладываю коробочку в сторону и медленно подхожу к стойлу.
Серебряный лежит на боку и, судя по тому, как поднимается и опускается другой его бок, дышит неглубоко и часто. Марлена уселась возле его головы, поджав под себя ноги.
— Ему не лучше? — спрашивает она, поднимая на меня глаза.
Я качаю головой.
— Не понимаю, как это ему так быстро похудшало. — Голос у нее до того тонкий и тихий, что кажется, будто она вот-вот заплачет.
Я присаживаюсь рядом с ней.
— Всякое бывает. Вы тут ни при чем.
Она гладит коня по морде, проводит пальцами по впалым щекам и подбородку. Веки у него подрагивают.
— Ему можно еще как-то помочь? — спрашивает она.
— В поезде — больше никак. Даже при более благоприятном стечении обстоятельств особо ничего не сделаешь — остается лишь кормить и молиться.
Взглянув на меня и заметив мою руку, она приглядывается повнимательнее:
— Боже правый! Что случилось?
Я опускаю глаза.
— Да так, ничего.
— Как это ничего? — возражает она, поднимаясь на колени. Взяв меня за руку, она поворачивает ее так и этак, пытаясь поймать луч света, пробивающийся сквозь щели между досок. — Совсем ведь недавно. Ну и синячище тут будет! Больно? — она проводит ладонью, такой мягкой и прохладной, по расползающемуся под кожей лиловому пятну. Волоски на коже встают дыбом.
Я закрываю глаза и сглатываю.
— Да нет, на самом деле, я…
Раздается свисток, она оглядывается на дверь. Я тут же высвобождаю руку и поднимаюсь.
— Два-а-адцать минут! — гудит откуда-то со стороны первого вагона низкий голос. — Два-а-адцать минут до отправления!
В открытую дверь просовывает голову Джо.
— Эй, нам пора загружать лошадок. Ой, простите, мадам, — говорит он Марлене, снимая шляпу. — Не знал, что вы здесь.
— Ничего, Джо.
Джо застывает в неловком ожидании прямо в дверном проеме.
— Дело в том, что нам нужно бы начать прямо сейчас, — отчаявшись, повторяет он.
— Так начинайте, — отвечает Марлена. — На этот перегон я останусь с Серебряным.
— Нет, так нельзя, — быстро вставляю я.
Она поднимает голову и смотрит прямо на меня, обнажив длинную белую шею.
— Это еще почему?
— Когда мы загрузим остальных лошадей, вы окажетесь в ловушке.
— Ничего страшного.
— А если что-то случится?
— Ничего не случится. А если что, я проберусь по их спинам. — Она устраивается на соломе, вновь поджав под себя ноги.
— Ну, не знаю, — колеблюсь я. Но Марлена смотрит на Серебряного так, что становится понятно: с места она не сдвинется.
Я оглядываюсь на Джо — он сердито поднимает руки вверх, показывая, что сдается.
Еще раз покосившись на Марлену, я устанавливаю разделитель и помогаю завести в вагон остальных лошадей.
Алмазный Джо не ошибся: перегон оказался длинным. Поезд останавливается только вечером.
С отъезда из Саратоги-Спрингз мы с Кинко и словом не перемолвились. Сомнений нет никаких: он меня ненавидит. Не то чтоб я его обвинял — тут уж Август постарался за нас обоих, но, по-моему, объяснить это Кинко все равно не получится.
Чтобы не мешаться у него под ногами, я провожу время с лошадьми. Кроме того, меня беспокоит, что там, в западне, за этими животными весом под тысячу фунтов каждое, осталась Марлена.
Когда поезд тормозит, она легко перебирается через лошадиные спины и спрыгивает на пол. Из козлиного загончика выходит Кинко, глаза его тревожно вспыхивают, но он тут же с напускным безразличием переводит взгляд на дверь.
Мы с Питом и Отисом выводим и поим лошадей, верблюдов и лам. Алмазный Джо и Клайв вместе с рабочими зверинца отправляются ко второй части поезда, чтобы заняться обитателями клеток. Августа нигде не видно.