— Может, зайдешь ко мне? — спрашивает Марлена. — Это ненадолго.
— Да, конечно.
Она разворачивается и, бережно ступая, идет к двери. На ней не туфли, а тапочки. Сев на край, она соскальзывает вниз. Понаблюдав на ней, я с облегчением замечаю, что шагает она пусть и осторожно, но не хромает.
Я закрываю дверь.
— Ох, дружище, — качает головой Уолтер. — Да меня чуть удар не хватил! Чем мы с тобой думаем, к чертовой бабушке?
— Эй, Верблюд! — окликаю я. — У вас там все нормально?
— Угу, — отвечает из-за сундуков слабый голос. — Думаешь, она заметила?
— Нет. Мы вне подозрений. Пока. Но надо нужно вести себя крайне осмотрительно.
Марлена устроилась в плюшевом кресле, закинув ногу на ногу. Когда я вхожу, она, согнувшись пополам, растирает свод подошвы, но, завидев меня, тут же бросает это занятие и выпрямляется.
— Якоб, спасибо, что пришел.
— Не за что, — отвечаю я, снимая шляпу и неловко прижимая ее к груди.
— Садись, пожалуйста.
— Спасибо, — я присаживаюсь на край ближайшего стула и оглядываюсь. — А где Август?
— Они с Дядюшкой Элом встречаются с железнодорожным начальством.
— Что-то серьезное?
— Всего лишь слухи. Поговаривают, что мы сбрасываем с поезда людей. Но они наверняка все утрясут.
— Слухи. Да-да, — я пристраиваю шляпу на колено и выжидательно вожу пальцем по ее краю.
— Ну… вот… я о тебе беспокоилась, — начинает Марлена.
— Правда?
— С тобой все в порядке? — тихо спрашивает она.
— Да, конечно, — отвечаю я, и тут до меня доходит, о чем это она. — Бог ты мой! Вы же все неправильно поняли. Я искал врача не для себя, а для друга, и… вовсе не по этому поводу.
— Ох, — с нервным смешком продолжает она. — Я так рада. Прости, Якоб. Не хотела тебя обидеть. Просто беспокоилась.
— У меня все хорошо. Честное слово.
— А у твоего друга?
Я на миг затаиваю дыхание.
— Похуже.
— Но она выздоровеет?
— Она? — вопрос застает меня врасплох.
Марлена опускает взгляд и принимается ломать пальцы.
— Я думала, это для Барбары.
Я кашляю, потом давлюсь.
— Ох, Якоб. Ах ты, боже мой. Что-то я не то спрашиваю. Полезла не в свое дело. Вот уж право слово. Умоляю, прости.
— Нет. Мы с Барбарой едва знакомы, — я вспыхиваю до корней волос.
— Ничего-ничего. Я знаю, что она… — не закончив фразы, Марлена вновь принимается смущенно ломать пальцы. — Но, несмотря ни на что, человек она неплохой. Вполне порядочная, в самом деле, хотя тебе следовало бы…
— Марлена, — решительно пресекаю ее я, — у меня с Барбарой правда ничего не было. Мы едва знакомы. И за все время знакомства обменялись от силы дюжиной слов.
— Вот как, — говорит она. — Дело в том, что Агги сказал…
С половину минуты мы проводим в мучительном молчании.
— А как ваши ноги, лучше? — спрашиваю наконец я.
— Да, спасибо. — Марлена с такой силой сжимает руки, что костяшки пальцев белеют. Сглотнув, она опускает взгляд. — Я хотела поговорить с тобой кое о чем еще. О том, что случилось в переулке. В Чикаго.
— Это всецело моя вина, — быстро отвечаю я. — Не понимаю, что на меня тогда нашло. Умопомрачение какое-то. Прошу прощения. Уверяю вас, подобное больше никогда не повторится.
— Ох, — еле слышно вздыхает она.
Я ошеломленно поднимаю на нее глаза. Если не ошибаюсь, я умудрился ее обидеть.
— Я не имел в виду… Дело не в том, что вы не… Я только…
— Ты имеешь в виду, что не хотел меня целовать?
Я роняю шляпу и поднимаю руки.
— Марлена, прошу вас, помогите. Не понимаю, чего вы от меня ждете.
— Было бы куда проще, если бы ты не хотел.
— Не хотел чего?
— Не хотел меня целовать, — тихо повторяет она.
Я двигаю челюстью, но поначалу не могу выдавить из себя ни слова.
— Марлена, да что это вы говорите?
— Я… ну, как тебе сказать, — отвечает она. — Не знаю, что и думать. Не могу выкинуть тебя из головы. Понимаю ведь, что это все неправильно, но… Наверное, мне просто хотелось узнать…
Когда я поднимаю на нее взгляд, она уже вся красная, как свекла, и смотрит в пол, сцепляя и расцепляя пальцы.
— Марлена… — я встаю и делаю шаг вперед.
— Думаю, тебе сейчас лучше уйти.
Несколько секунд я не отвожу от нее взгляда.
— Пожалуйста, — добавляет она, не поднимая глаз.
И я ухожу, хотя все во мне протестует.
День за днем Верблюд проводит за сундуками, лежа на одеялах, которые мы с Уолтером постелили ему на полу. Паралич его достиг такой стадии, что, пожалуй, он не смог бы выползти из своего тайника, даже если захотел бы, но поскольку он ужасно боится, что его поймают, то даже и не пытается. Каждую ночь, когда поезд набирает ход, мы оттаскиваем сундуки и усаживаем его в уголке или укладываем на раскладушку — в зависимости от того, хочется ли ему посидеть или полежать. Уолтер настаивает, чтобы Верблюд лежал на его раскладушке, а я — чтобы на моей постели. Так что я вновь сплю на попоне в углу.
Через несколько дней нашего сосуществования у Верблюда начинается такой тремор, что бедняга не может вымолвить ни слова. Уолтер, вернувшись к полудню в вагон с едой для него, приходит в ужас. Верблюд настолько плох, что Уолтеру приходится разыскать меня в зверинце, но за мной наблюдает Август, и отойти мне не удается.
Ближе к полуночи мы с Уолтером сидим бок о бок на раскладушке, выжидая, когда поезд тронется. Наконец он приходит в движение — ив тот же миг мы вскакиваем и оттаскиваем сундуки.
Уолтер встает на колени, берет Верблюда под мышки и усаживает, после чего вытаскивает из кармана фляжку.
Едва ее заметив, Верблюд тут же переводит взгляд прямо на Уолтера. Глаза его наполняются слезами.
— Что это? — быстро спрашиваю я.
— А сам-то ты как думаешь? — отвечает Уолтер. — Выпивка. Причем хорошая выпивка.
Верблюд дрожащими руками тянется к фляжке. Уолтер, поддерживая его в сидячем положении, отвинчивает колпачок и подносит фляжку к губам старика.
Проходит еще неделя, но Марлена и носа не кажет из своего купе. Я так по ней соскучился, что только и думаю, как бы это ухитриться заглянуть в окошко, чтобы меня не заметили. К счастью, благоразумие берет верх.
Каждую ночь я валяюсь без сна в углу на своей вонючей попоне и проигрываю слово за словом наш последний разговор. Вновь и вновь прохожу тот же мучительный путь, от неверной радости до сокрушительного изгнания. Понятное дело, она только и могла, что меня выгнать, но смириться все равно трудно. Стоит лишь вспомнить — и я прихожу в такое смятение, что извиваюсь и мечусь на попоне, пока Уолтер не начинает возмущаться, что я мешаю ему спать.