Дядюшка Эл тотчас же призывает их к себе. Они выбираются из-за конюшни и зверинца, сонные, с соломой в волосах. Я наблюдаю за ними издали, но даже мне очевидно, что они ни в чем не виноваты.
Однако Дядюшка Эл так не считает. Он мечется туда-сюда и орет, словно Чингисхан во время смотра войск. Визжит им прямо в лицо, подсчитывает убытки — сколько мы потеряли на приготовлении украденного лимонада, сколько потеряем на продажах — и, наконец, грозит, что, если подобное еще раз повторится, будет вычитать из получки, причем у всех без разбору. Влепив нескольким рабочим по подзатыльнику, он прогоняет всех прочь. Потирая затылки и подозрительно поглядывая друг на друга, они вновь уползают туда, где отдыхали.
За десять минут до открытия ворот продавцы лимонада замешивают новую порцию, используя воду из лошадиных корыт. Попавший туда овес, сено и прочий мусор они отфильтровывают через позаимствованную у клоуна пару панталон, а когда добавляют «поплавки» — восковые ломтики лимона, призванные намекнуть, что это месиво — вода от той воды, в которой когда-то падали фрукты, — к воротам уже устремляются толпы лохов. Не знаю, насколько чистые были панталоны, но замечаю, что сами цирковые лимонадом брезгуют.
В Дейтоне лимонад пропадает снова. И вновь прямо перед прибытием лохов замешивается новая порция на воде из лошадиных корыт.
На сей раз Дядюшка Эл, призвав всех обычных подозреваемых, уже не грозится урезать им получку, ведь и так никто из них за последние пару месяцев не получил ни цента — нет, он заставляет их снять с шей замшевые мешочки со сбережениями и отсчитать по два четвертака, чем вызывает всеобщий ропот.
Поскольку лимонадный вор попал разнорабочим по больному месту, они готовят ответный удар. Когда мы прибываем в Коламбус, несколько человек прячутся за смесительным баком и ждут.
Незадолго до представления Август зовет меня в костюмерный шатер Марлены взглянуть на объявление о продаже белой лошади. Марлене нужна еще одна лошадка, ведь двенадцать смотрятся куда лучше, чем десять, а в цирке главное — чтобы номер хорошо смотрелся. Кроме того, Марлене кажется, что Вооза угнетает, когда его оставляют одного в зверинце, в то время как остальные лошадки участвуют в номере. Так говорит Август, но я полагаю, что после вспышки на кухне вновь вхожу в милость. А может, он просто считает, что если друга надо держать рядом с собой, то врага — еще ближе.
Я сижу на складном стуле с «Биллбордом» на коленях и с бутылкой сарсапарели в руке. Марлена у зеркала поправляет наряд, и я стараюсь на нее не смотреть. Когда же наши глаза в зеркале все-таки встречаются, у меня перехватывает дыхание, она краснеет, и оба мы отводим взгляды.
Август рассеянно застегивает жилет и дружелюбно болтает, и тут в шатер врывается Дядюшка Эл.
Марлена в ярости поворачивается:
— Эй, а вам не кажется, что прежде чем вломиться в костюмерную к даме, следует хотя бы постучать?
Дядюшка Эл не обращает на нее внимания. Он подходит прямо к Августу и тычет ему пальцем в грудь.
— Это твоя чертова слониха! — орет он.
Август глядит на приставленный к его груди палец и, помедлив, брезгливо снимает его, словно насекомое. Отведя руку Дядюшки Эла в сторону, он достает из кармана носовой платок и вытирает обрызганное слюной лицо.
— Что, простите? — в завершение спрашивает он.
— Это твоя чертова слониха-воровка! — визжит Дядюшка Эл, вновь обрызгивая Августа слюной. — Она вытаскивает кол, к которому привязана, берет его с собой, выпивает этот чертов лимонад, а потом возвращается и втыкает кол обратно!
Марлена зажимает рот ладошкой, но не вовремя.
Дядюшка Эл буквально набрасывается на нее:
— Ах, тебе смешно? Ах, тебе смешно?
Она смертельно бледнеет.
Я встаю со стула и делаю шаг вперед:
— Вам следовало бы иметь в виду, что есть определенные…
Дядюшка Эл поворачивается, хватает меня за грудки и толкает с такой силой, что я падаю на сундук.
Он же продолжает орать на Августа:
— Эта блядская слониха стоила мне целого состояния! Из-за нее мне нечем платить рабочим и приходится вести всякие темные дела, из-за нее я все время получаю по шее от этих чертовых железнодорожников. И все ради чего? Чтобы она даром ела мой хлеб, да еще и воровала у меня этот блядский лимонад!
— Эл! — резко обрывает его Август. — Выбирай выражения. Все-таки здесь дама.
Дядюшка Эл поворачивает голову и, оглядев Марлену без доли раскаяния, продолжает:
— Вуди подсчитает убытки. Я их вычту из твоей получки.
— Вы же уже взяли эти деньги с рабочих, — тихо говорит Марлена. — Неужели вернете?
Дядюшка Эл бросает на нее такой взгляд, что я не выдерживаю и встаю между ними. Он переводит взгляд на меня, скрежеща зубами от злости. И тут же разворачивается и уходит.
— Ну и свинья, — говорит Марлена. — А ведь я могла быть раздета.
Август стоит абсолютно неподвижно. И вдруг берет в руки цилиндр и крюк.
Марлена наблюдает за ним в зеркало.
— Ты куда? — быстро спрашивает она. — Август, что ты делаешь?
Он направляется к двери.
Марлена хватает его за руку:
— Агги! Куда ты?
— Почему это я один должен платить за лимонад? Вот еще! — отталкивает ее он.
— Август, не смей! — она вновь хватает его за локоть и всем своим весом виснет на нем, не давая уйти. — Август, постой! Побойся Бога. Она же не знала! В следующий раз будем ее крепче привязывать.
Август высвобождается, и Марлена падает на пол. Взглянув на нее с отвращением, он натягивает цилиндр на голову и удаляется.
— Август! — кричит она. — Стой!
Но он, откинув полог, уходит прочь из шатра. Ошеломленная Марлена остается сидеть там же, где упала. Я перевожу взгляд то на нее, то на полог.
— Пойду догоню, — говорю я, направляясь к выходу.
— Нет! Погоди!
Я замираю.
— Без толку, — еле слышно добавляет она, — его не остановишь.
— Но я, черт возьми, могу попытаться. В прошлый раз не вмешался — и до сих пор себя корю.
— Ты не понимаешь! Будет только хуже! Якоб, пожалуйста! Ты не понимаешь!
Я поворачиваюсь к ней лицом:
— Да, я больше ничего не понимаю. Просто ни черта. Может, хоть вы меня просветите?
Она распахивает глаза. Рот становится похож на букву О. А потом прячет лицо в ладони и начинает рыдать.
Я в ужасе гляжу на нее, падаю на колени и обхватываю ее руками.
— Ох, Марлена, Марлена…
— Якоб, — шепчет она мне в рубашку и цепляется за меня так крепко, как если бы висела над бездной.