— Докатился, — вздыхает Антон–Кхёрн, — стоило на время сил лишиться и уже посылают… — но голос звучит тепло и по–доброму.
И тут понимаю, что моя голова покоится на чьих‑то коленях, а скрытая внутри сущность улавливает такой полюбившийся ей аромат и… против моей воли обращается!
— Ты? — вылупив на меня глаза, сообщает очевидное мой сказочный герой.
— Ну я, я, кто ж ещё, — отвечаю, вот только слышится это как этакое заикающееся: «М–мя–явк».
Честно говоря, я в какой‑то миг испугалась. Думала всё! Теперь ещё и этот во всех мыслимых и немыслимых грехах обвинит. Ан нет. Осторожно взял в руки, приподнял, всмотрелся в глаза и зашептал:
— Малышка! Катюшенька! Катенька! Котёночек мой! Я так рад, что ты нашлась…
И говорил это так, словно не в первый раз. Как‑то очень уж тепло и по–свойски моё имя в его устах звучало. И я ощутила, что кажется сейчас опять упаду в обморок… правда в этот раз от счастья!
— Ох уж эти мужчины… глупцы… бог, а туда же… — фоном раздавалось ворчание Каргули.
— Одного не пойму, — прижимая меня к груди, смотрит на продолжающую брюзжать старушенцию: — Что она вам сделала? За что вы на неё так взъелись?
А бабка всё не унимается, не воду, помои льёт, но мутно так, без конкретики. Под этот вот аккомпанемент устраиваюсь поудобнее и незаметно голову под мышку кой кому прячу. Типа: «меня здесь нет, я в домике». А сама ню–ю-юхаю–ю! И голова всё сильнее кружится от счастья. Того гляди всё ж брякнусь в бессознанку.
— Невозможно не понимать, что абсолютно все силы я потерять не мог, — как‑то вкрадчиво произносит мой Антон–Кхёрн. — Так зачем же провоцировать? Если сами не скажете, всё равно всё узнаю.
Любопытство‑то гложет. Забыв про обмороки, скашиваю глазки на потупившую очи мадам Торес. Та молча пыхтит, но судя по выражению морщинистого лица, как настоящий патриот своих сдавать не собирается. Мелькает мысль: обернуться и всё рассказать. Заодно появится шанс разрулить возникшие непонятки.
Но тут же понимаю, что это не просто попа… это полный попадос! Если обернусь человеком, то окажусь пред очами моего героя в костюме даже не Евы… у меня ж даже фигова листочка не будет! Хотя… обращаться не особо то и хочется. Мне так спокойно, хорошо и уютно. Любимый рядом… Ой! Что‑то меня опять куда‑то не туда заносит… Хотя… он такой добрый, нежный, понимающий… просто бог, а не мужчина. М–дя… он и есть бог. А я кто?
И опять мне грустно стало. А эти двое глазами друг друга буравят и помалкивают. Нашли время в гляделки играть. Каргуля‑таки сдалась, взгляд отвела и тихо так шепчет:
— Вы Алсею помните?
И я чувствую, что Антон весь как‑то сразу подобрался. Кстати я ж так и не знаю, что их связывало…
— И?
— Она до сих пор тут… — отводя взгляд в сторону пробормотала бабка.
— Как? Где? Почему? Она же…
— Если вы о гибели её тела в прошлом году… то не она была, — вздыхает мадам и решается всё же взглянуть в глаза сидящего напротив неё бога. — Её дух с бытности гимназисткой в этом здании застрял. А тело…
Сердце Кхёрна забилось сильнее. Он встал. Несколько раз прошёлся по комнате из угла в угол, словно мерял шагами окружающее пространство. Затем взглянул на трясущуюся как осиновый лист старуху и произнёс:
— Кто посмел?
Не знаю, то ли та действительно не знала, то ли от страха дар речи потеряла, но и без того миниатюрная старушка совсем скрючилась и помалкивала.
— Она. Она — Эльма, сестра Альранда, — послышался из дальнего угла голос духа.
— Алси? — встрепенулся Антон.
— Давно меня так не называли… И тебе многих веков, — как‑то придушено выдохнуло так и не решающееся материализоваться привидение. — У тебя в руках‑то, ради чего изгнали мою душу. То, что под моей личиной погубило твоего единственного друга. Ты змею пригрел в невинном обличии, — не унимался дух.
Хотелось кричать, доказывать, что она не права… но как? Опять захотелось плакать. И такое зло пробрало! Да что это в последнее время со мной? Все обвиняют ни за что, ни про что. В обмороки падаю с той же частотой, что другие руки моют. Слёзы, сопли распускаю постоянно.
Мявкнула, привлекая внимание. Никакой реакции! Зашипела. Опять ничего. Мысленно извинившись, со всей дури вцепилась когтями и зубами в не желающую отпускать меня руку. Антон, ойкнув, дёрнулся от неожиданности. Захват ослаб и с чувством выполненного долга соскальзываю на диван, забираюсь под покрывало и… вот она я, красивая и вполне себе говорящая. И не важно, что замотана в покрывало на голое тело, главное — имею что сказать. И никто меня уже не остановит…
Говорила я долго и много. Поначалу дух и его престарелая подруженция лишь пофыркивали да шпильки вставляли. А я выложила всё! И про то утро, когда к озеру пошла, а очнулась вечером, и про напасть с желаниями. Благо Антон сам был свидетелем этого кошмара. И про первое превращение. Кстати, не забыла высказать всё, что думаю об одном извращенце, который то мне под хвостик заглядывал, то кой–чем перед носом размахивал.
Антон–Кхёрн, всё это видимо тоже вспоминая, несмотря на свой, мягко говоря, почтенный возраст, краской залился! Но… про тапочки… этот гад мне всё же тоже припомнил, как и про случайно похищенный амулет.
Но главное, Алсеей и мадам Торес я была окончательно и бесповоротно прощена и понята. Они даже… пусть и смущённо поначалу, но извинились! Вскоре подружки вообще ухохатывались, абсолютно игнорируя то злые, то обиженные взгляды, бросаемые главой божественного пантеона. В–общем, с основной и самой приоритетной задачей по собственной реабилитации в глазах общественности я справилась на пять с плюсом.
А потом раздалось не совсем… точнее совсем лишнее:
— Так всё‑таки ты его невеста или нет? — уточнил как ни в чём не бывало дух, хотя из истории мог и так всё понять.
Мысленно пообещав этой язве за всё отплатить, потупила очи и…
— Да, — ответил за меня Антон…
Шокированная Алсея аж материализовалась и на пару с Каргулей квадратными глазами уставилась на меня. Ну а что я? Сказать, что я в шоке? Не–ет!!! Я в АУТЕ!
На этой оптимистичной ноте я удалилась в спальню переодеться, а по возвращению застала накрытый стол. С чаем, плюшками, мёдом и домашним вареньем! А потом откуда‑то взялось вино… помню, песни пели, помню, меня Антон… тьфу ты… Кхёрн… а, блин, какая разница? Мы все там обнимались. А потом… ничего не помню.
Солнце в глаза светит, а вставать та–ак не хочется… и так мне хорошо, и так спокойно…
Спокойно! Споко–ойно–о-о…
Кто‑то рядом сопит… а его… ну… рука нагло лежит на том самом месте, из которого у моей второй ипостаси хвостик растёт. Кошмар… где я? Кто он? Ага. Спальня моя. Вспоминаю вчерашние посиделки с песнями и плясками, и жутко краснея, с ужасом запускаю руку под одеяло. Мамочки… я же голая! Причём вот совсем–совсем без ничего!